А кругом в золотистом вечернем свете расстилается пышный, красочный ковер болот.
Темное зеркало озерка окаймляют кочки, где буро-коричневые, где с малиновым оттенком, где ярко-зеленые; на пригорке нежно белеет ягель, местами чуть зеленоватый, местами светло-серый, как только что остывший пепел, местами даже слегка лиловатый. Дальше краснеют кусты карликовой березки, темно-вишневые, листья нивесть откуда забредшей осинки, грустным золотом горят одинокие лиственницы, на противоположном склоне темнеет тайга. Кое-где среди пестрых красок вдруг поднимается серый ствол мертвого дерева со скрюченными ветвями, точно скелет огромного животного. А над всем этим медленно остывает и бледнеет небо, становясь все холоднее, все прозрачнее.
Когда мы вернулись в лагерь, Алик уже поставил палатку, Леха разжег костер. Остальные занялись заготовкой дров, которые тут были в изобилии; кругом лагеря повсюду торчат, точно серые колонны, стволы сухих лиственниц, очевидно следы старой гари.
Мы с Микой занимаемся пилкой дров до самого ужина, но не особенно ретиво. Топлива и без того уже достаточно. Зато так хорошо присесть на сухое бревно и прислушаться. Уже совсем темно, видны только красноватые отблески костра и звезды над головой. Окружающий мир дает о себе знать чуть слышными шорохами и потрескиваниями. И все время кажется, что во мраке притаилось что-то необыкновенное и оно вот-вот откроет себя протяжным криком или громким треском ветвей.
И крик действительно раздался — это Леха созывал всех на ужин. Костер был жаркий, ужин вкусный, но… «Еще бы два таких», — сказал Алик. Потом долго сидели у костра, наслаждаясь теплом и уютом первой за последнюю неделю бесснежной ночевки.
День тридцать второй
12 сентября
Алик находит тропу, но через полчаса она опять теряется в проклятых болотах. О, эти болота! Они чаще всего сухие, покрытые большими красно-бурыми кочками. Нога проваливается сквозь верхнюю корочку сухого мха и по колено уходит во что-то мягкое и податливое. Каждый шаг по этому предательски мягкому, пестро разукрашенному моховому ковру стоит огромного труда. Реже попадаются мокрые болота с черными лужицами воды и осокой, чавкающие под ногами и издающие неприятный запах тины и гниения.
Снова и снова находим и теряем тропу. Долина становится все шире, Малый Агул — полноводнее и медлительнее.
А болотам не видно конца, они простираются вниз по долине насколько хватает глаз — красноватые бугры, заросшие красной же березкой — однообразно до отупения. Только кое-где торчат мертвые стволы или желтые хилые лиственницы. Они, видно, тоже по ошибке забрели сюда, пожелтели и скрючились от болотной лихорадки, да так и не выбрались.
Часа в четыре вступаем в совсем свежую гарь — может весеннюю, может прошлогоднюю. На холмах черные обуглившиеся кустарники, обезображенные останки деревьев, земля покрыта пучками чахлой травы и пеплом. Мы молча идем по этому мертвому пространству, глядя себе под ноги. Вдруг ведущий поднимает голову — и застывает на месте. Метрах в сорока от нас неподвижно, как изваяния, стоят два оленя — самец и самка.
У самца широкая грудь, мощные ветвистые рога. Он стоит вполоборота к нам, картинно закинув назад великолепную голову, и настороженно разглядывает нас. Немного поодаль стоит олениха. Похоже, что эти олени еще никогда не видели человека.
Но стоило нам остановиться, как они почуяли неладное и большими прыжками умчались вниз по долине, так, что их даже не успели сфотографировать.
Идем дальше, напряженно вслушиваясь, не шумит ли впереди порог в том месте, где в Малый Агул впадает Мугой.
После долгих споров устраиваем на берегу привал. На разведку уходят Петя и Алик. Возвращаются минут через сорок с известием, что впереди действительно порог, река уходит в каньон. Нам необходимо перейти с правого берега Агула на левый. Агул здесь спокоен и широк, течение не особенно сильное. Песчаный берег странно тверд и неподатлив — вечная мерзлота. Зато под водой песок оттаял, местами образуя топкие зыбуны. В один из таких зыбунов Петя уходит выше колена, но тут же выбирается на более плотное дно. Мы переправляемся босиком, засучив брюки как можно выше. Холодна вода, стекающая со снежных хребтов, холоден и мерзлый берег. Но и путь недолог — всего тридцать-тридцать пять метров, — и мы уже растираем озябшие ноги и обуваемся. Ребята прошли, не замочив брюк, девчата слегка подмокли, а самая маленькая, Танюшка, мокрая почти до пояса.
Вконец измученные, становимся на ночевку на берегу Мугоя. Кругом — мох да красные заросли березки, и только метрах в ста от воды находим ровную сухую площадку и несколько сушин для костра.
День тридцать третий
13 сентября
Спать было тепло: последнее положенное в костер бревно продолжало тлеть еще утром. Но ботинки все- таки за ночь замерзли, пришлось отогревать их у костра.
И опять пошло мелькать перед глазами и путаться в ногах наше проклятие — такая нарядная в осеннем багрянце и такая надоевшая березка.
Мугой пропилил в пластах камня глубокую узкую щель. На ее отвесных стенах с трудом удерживаются отдельные чахлые лиственницы, кажущиеся совсем маленькими и беспомощными на этой каменной крути, да торчат зеленые столбики караганы.
В длину каньон невелик, не более километра. Дальше стены его понижаются и расступаются, открывая вход в неширокую мелкую долину, окаймленную сглаженными холмистыми грядами. По долине петляет Мугой узенькая речка, шириной всего метра три. На дне долины — болота и густые заросли березки, на склонах — редкая тайга, следы старых гарей.
К вечеру перевалили на Янгу — реку брошенных золотых приисков.
По берегам видны большие отвалы камней. Все чаще попадаются следы деятельности человека: полуразрушенные лотки для промывки породы, спиленные бревна, а в одном месте даже мостик через ручей, дряхлый, полуразрушенный, но все же мостик из двух бревен и поперечных жердей. Необыкновенно приятно видеть все эти признаки близости человеческого жилья. Хоть мы и знаем, что впереди еще не «населенка», а всего лишь заброшенный прииск, все равно становится веселее. Знакомо ли это чувство миллионам горожан, толкающих друг друга в магазинах и трамваях и сетующих, что везде так много народа?
Заброшенный прииск на р. ЯнгаПеред сном втайне от Петьки обсуждался вопрос о праздновании дня его рождения, который будет завтра. После долгих подсчетов завхоз согласился выдать для праздничного пирога три кружки муки и шестнадцать кусков сахару, хотя и это в нашем положении непозволительная роскошь. Потом Сашка минут сорок искал последние граммы лимонной кислоты, оставшиеся от тех счастливых времен, когда мы пекли лепешки. Все-таки нашел.
