Она немного покраснела и пробормотала:
— В сущности вы испытываете мою выдержку. В общем поступаете нечестно и переходите границу…
— Приличия? — спросил я.
— Нет, но того, чего бы вам не следовало говорить, поскольку знаете, что, что…
— Я задел ваши чувства?
Тамара слегка кивнула головой и улыбнулась.
— Смотрите, Тамара. Я вижу, что Олег вам не безразличен. Заметил это и лесничий Шульгин и шутки ради старается вашего геолога осмеивать. Я далек от этого. Олег Андреевич действительно хороший, серьезный и, вообще говоря, милый человек. Знаю, что вы ему нравитесь. Зачем же в таком случае вы воздвигаете между собой стену?
— Что вы выдумываете? Я ничего не знаю.
— Это интересно. И лучше будет, если я скажу об этом Олегу. Пусть знает, как обстоит дело.
— Предоставьте это мне и — спасибо за проявленную заботу.
Я махнул рукой и пошел к озеру, где, по словам Еменки, резвилась форель, называемая здесь ленком, и великолепный таймень. Меня интересовал таймень.
Берег озера оказался слишком крутым. Тогда я направился к устью речки и, найдя там удобное место, забросил блесны. Зажужжала катушка, леска рассекла воздух, блесна булькнула в воду. Я напряженно ожидал результатов, забрасывал снова и снова и все впустую. По-видимому, приманка не привлекала рыбу. Я сменил несколько мест, но все попытки оканчивались неудачей. Теперь я бы с радостью поймал даже сига, но он тоже не проявлял желания к более близкому знакомству. Вот так хваленые воды глубокой тайги! Здесь, говорят, случайные рыбаки, не имея приличной снасти, делали невероятные уловы. А я со своим изящным удилищем, наматывающейся катушкой, с переключателем скоростей, идеальной леской и с целым арсеналом блесен не имел ни малейшего успеха.
Мало того, даже медведи вылавливали тут целые горы рыбы…
Но едва только я подумал об этом, как что-то дернуло удилище, чуть не вырвав его у меня из рук. И вот в таких неожиданных моментах выручает привычка: совершенно машинально я подсек.
Подсеченная рыба не сорвалась, я быстро разматывал катушку. Попробовал не сматывать больше лесу, но удилище сразу же изогнулось дугой. В том месте, где кончалась леска, забурлила вода и на тройном крючке показался мечущийся обитатель прозрачных вод. Словно стрела пролетел он по воздуху, изогнулся и снова плюхнулся в воду. Подобные сальто он повторял несколько раз. Поднятый им шум в конце концов привлек зрителя. Это был Олег. Он бежал по берегу и кричал:
— Что тут происходит?
Жестом руки я предупредил его, чтобы он излишне не шумел и не показывался во весь рост. Наконец прыжки стали ниже, и спустя десять минут я подвел тайменя к берегу. Подтянув на длину багра, я благополучно вытащил его на сушу. Это был превосходный экземпляр. От европейских лососей он отличался цветом чешуи, был стройнее, светлее и отливал серебром.
Олег прикинул глазом: килограммов десять! В действительности же оказалось, что он весил все четырнадцать. Такой улов был встречен в лагере всеобщим признанием, тем более, что перед этим мнения о моих рыболовных способностях несколько расходились.
Ужин превзошел наши ожидания. Затем до самого захода солнца мы пили незаменимый чай.
Сине-фиолетовый тон небосвода переходил в цвет гиацинта.
Вечером сильная усталость не давала мне сразу заснуть. Олег беспокойно ворочался в своем мешке. Я спросил, почему он не спит.
— Не знаю, что-то меня гнетет, — вздохнул он.
— Наверно, излишнее беспокойство.
— Что вы знаете, Рудольф Рудольфович, о моих беспокойствах?
— Больше, чем вы думаете! Чтобы вам лучше спалось, я расскажу кое-что, что, собственно, не следовало говорить, ибо Тамара этого не желала.
— Тамара? — воскликнул Олег и высунулся из спального мешка. — Она вам что-нибудь сказала?
— И да, и нет. Только я не знал, что вы, здравомыслящий человек, имеете общие свойства с токующим глухарем: ничего не видите и не слышите. Правда, вы находитесь в несколько лучшем положении, поскольку я могу открыть вам глаза.
Геолог засмеялся, встал и зажег фонарь. Затем сел, скрестил руки на коленях и заговорил:
— Чтобы видеть, в чем дело, я зажег свет.
— Напрягайте, дружище, лучше слух. Мне кажется, вы не замечаете, что Тамара с вас глаз не сводит. Вы ищете сокровища в земле и не замечаете, что рядом с вами находится живое таежное сокровище, не видите его, будто туман заслонил вам глаза. Для вас же будет лучше, когда вы у себя в голове приведете в порядок всякие литосферы, тектоники и петрографии и от исследования разнородного сложения горных пород перейдете к познанию своей собственной натуры.
Олег понял мои намеки и сидел совсем тихо. Казалось, будто он действительно пытается разобраться, что происходит внутри него. Немного погодя он со вздохом сказал:
— В самом деле, мне кажется, что я влюблен. Но удивительно, что люблю человека, которого знаю так недавно…
Он не закончил фразу и поежился так, словно ему было холодно.
— Слова — это серебро, — рассуждал я вслух, — но когда вы замолчали, я понял лучше, чем когда бы то ни было, что при некоторых обстоятельствах молчание — это золото.
— Пожалуй, вы правы, и скажу вам открыто: единственный человек, который когда-либо произвел на меня впечатление, — это Тамара. Должен вам сознаться, я закоренелый холостяк. Вот уже несколько лет посвящаю себя исключительно научной работе, и, пожалуй, у меня даже нет времени обращать внимание на девушек.
— Шутите? — спросил я недоверчиво.
— Более серьезно я никогда не говорил. Пожалуйста, поймите: то, что я Тамаре не безразличен, меня поразило. Моя голова занята мыслями об ожидаемых открытиях…
— Говорите, открытия? Любопытно. Что это должны быть за открытия, если одна лишь мысль о них в состоянии сдержать ваши чувства?
Олег промолчал.
Вдруг мне вспомнился старый школьный инспектор и энтузиаст геолог Иван Фомич Феклистов и его таежные изыскания. Неужели внук унаследовал его черты? Не стремится ли он к определенной цели и не морочит ли нам голову ловлей живых соболей.
На лице Олега появилось полуудивленное, полустрогое выражение, он откашлялся и медленно заговорил:
— Есть у меня свои увлечения, которые занимали меня больше, чем что-либо иное. Но теперь вижу, что все бывает до поры, до времени. Я боялся оказаться смешным, если проявлю к Тамаре нечто большее, чем внимание. Вы говорите, что она чувствует ко мне, ну скажем хотя бы, склонность, и этим вы меня выводите из тупика, где безвыходно застряли мои чувства. Вы, Рудольф Рудольфович, помогли мне, как мало кто…
— Только без дифирамбов. Теперь хоть спокойно будете спать.
