4 июня загарпунили еще одного дельфина, принадлежащего к малоизвестному нам виду; их здесь весьма много. Дельфины одной стаи, резвившиеся вокруг «Рюрика», отличались от дельфинов других стай по цвету, очертаниям и размерам.
6-го на море появились красные пятна. Это были скопления маленьких рачков; вода буквально кишела ими.
С тех пор как был взят курс на север, наши желания и помыслы, обгоняя корабль, устремились к берегу, где мы надеялись получить письма с родины. Мы начали просматривать свои дневники, готовить к отправке бумаги, писать письма родным и близким. Побуждаемый шуткой капитана, я написал из северного района Великого океана, обозначенного соответствующей широтой и долготой, распоряжение отправить государственному советнику Коцебу корзину шампанского. Вино было отправлено и дошло до адресата.
Прилетевшая 17 июня маленькая птица (Fringilla){115} возвестила близость земли, которую мы увидели на другой день,— большие горы с острыми зубцами, за которыми в глубине поднимались более высокие конусы вулканов. Снег покрывал вершины не равномерно, как в наших Альпах, а пятнами или полосами по склонам гор и спускался глубоко в долины. 18 июня, а так много снега!
19-го мы вошли в красивую широкую Авачинскую бухту [Авачинскую губу]. С вершины горы, которая образует северный выступ внешних ворот, о нас по своеобразному телеграфу сообщили в город Св. Петра и Павла [Петропавловск-Камчатский]. Оттуда навстречу нам выслали бот-буксир. При попутном ветре через узкий пролив мы вошли в бухту, где ветер тотчас утих. Когда нас отбуксировали в гавань, наступила ночь. Нестерпимая вонь от рыбы возвестила близость города. Установка для сушки рыбы — хлеба насущного для этого северного края — расположена на косе, ограничивающей внутреннюю гавань.
Здесь, в городе Св. Петра и Павла, я впервые вступил на русскую землю; тут должно было состояться мое первое знакомство с Россией.
О нашем прибытии уже сообщили; нас ожидали и знали по именам. Об этом было напечатано в газетах. А что же в таком городе еще делать, как не читать газеты! Прием соответствовал нашим ожиданиям. Мы внесли оживление в застоявшуюся жизнь, и, казалось, в этом уголке земли наступил день, непохожий на все обычные. Мы были земляками, встретившимися в глухом месте, так далеко от сердца родины, как хозяева и гости.
Губернатор лейтенант Рудаков позаботился о корабле, у которого сильно пострадала медная обшивка, и отдал нам медные листы с «Дианы». После плавания в Японию Головнин{116} оставил это судно, уже непригодное для дальнейшего использования, в здешней гавани. Капитан Коцебу переехал на берег, и начались праздничные обеды и торжественные приемы, как их могли устраивать на Камчатке. Порадовала нас и русская баня. Это самое первое и, наверное, самое приятное, что может предложить русское гостеприимство. Во время плавания матросы ставили для себя банную палатку, когда в этом возникала потребность. Только под более солнечным и теплым небом можно было обойтись без бани.
22 июня на «Рюрике» был устроен ответный прием, а вечером мы ужинали у губернатора. В воскресенье 23-го после посещения церкви стол был накрыт у нас.
30-го был торжественный обед у коменданта, где пировали под гром пушек. Вино, правда, нельзя было назвать превосходным. Многочисленное общество состояло сплошь из русских. По английскому обычаю, который в большей или меньшей степени соблюдается повсюду, где побережье омывают соленые морские воды, каждый должен был чокнуться со всеми и все — с каждым из нас; на этот акт вежливости следовало ответить тем же, и поэтому пришлось осушить немало бокалов. Когда мы встали из-за стола, нам предложили познакомиться с местным транспортом и съехать на санях в собачьей упряжке с зеленого склона холма: в долинах снег уже растаял. Никто из нас не смог удержаться в санях: для этого необходима известная сноровка. Вылетев из саней, мы расползлись по кустам и укромным местечкам и там завершили праздник в одиночестве.
4 июля мы обедали у г-на Кларка, американца, который, оказавшись однажды в этих краях, хорошо приспособился к местным условиям. Ему лишь раз удалось обогнуть мыс Горн, но он уже шесть раз (последний — шесть лет назад) побывал на Сандвичевых островах. Его рассказы об этих островах и нарисованная им картина показались мне весьма достоверными. У г-на Кларка я впервые увидел портрет, который потом часто встречал на американских судах. Американские торговцы распространяли его и на островах и побережьях Тихого океана. Это был искусно написанный на стекле рукой китайского мастера портрет г-жи Рекамье{117}, любезной подруги г-жи Сталь, приятное общество которой я имел удовольствие разделять в течение долгого времени. Когда я увидел здесь ее портрет, то все наше путешествие показалось мне не больше чем забавным, правда, порой скучно рассказанным анекдотом.
11 июля, в церковный праздник Св. Петра и Павла, мы участвовали в денежном пожертвовании на строительство церкви. В этот день нас принимал главный представитель Российско-Американской компании{118}.
12-го мы отмечали у себя день рождения Глеба Семеновича. Матросы пришли на праздник весьма охотно, потому что Шишмарева все любили. Этот праздник дает мне повод рассказать о русском обычае, который может показаться странным, если принять во внимание наличие строгой муштры и безусловного подчинения матросов своим офицерам. Однако мне кажется, что отношение простого русского к своим господам, будь то капитан, барин или император, можно назвать скорее детским, чем рабским. Хотя он и подчиняется палке, но способен отстаивать свои детские свободы. Матросы, построившись в две шеренги лицом друг к другу и взявшись за руки, схватили Отто Евстафьевича и безжалостно заставили его «проплыть» по рукам. Такое своеобразное подбрасывание у нас вряд ли бы сошло за проявление уважения или дружеского расположения. За Отто Евстафьевичем наступила очередь Глеба Семеновича, а затем всех, кого удалось поймать. Тех, кто пользовался большей любовью, подбрасывали особенно высоко и безжалостно. После я узнал, что подвергшийся этой процедуре должен был отблагодарить команду подарком.
13 июля мы были готовы к отплытию, но столь желанная почта из Санкт-Петербурга так и не прибыла, и пришлось отложить наши ожидания до осени 1817 года, когда мы вновь вернемся на Камчатку. Однако и этим ожиданиям не суждено было сбыться. За три года мы не получили ни одной весточки с родины, ни одного письма от близких. Если бы не сильное желание поскорее получить здесь почту, то я предпринял бы экскурсию во внутренние районы. Но было еще слишком рано, поскольку зима пока не собиралась уступать свои права. Когда мы прибыли сюда, в окрестностях города еще лежал снег, но все же появились и первые признаки весны. Когда я писал отсюда на родину и на бумагу ложились мертвые буквы, которые и сами не были откликом, да и не находили ответного отклика, у меня мучительно сжималось сердце.
