Владимир Санин - Не говори ты Арктике – прощай

После тщательного изучения эта гипотеза и была принята как причина нашего ЧП… Кстати, если уж мы заговорили о ЧП…

Из записной книжки: «Монолог Лукина о ЧП. Разновидности полярных асов, проверка на профессиональную пригодность».

Эти рассуждения Лукина показались мне настолько интересными, что я почти что целиком позаимствовал их для Анисимова, главного героя повести «Точка возврата».

Если в Арктике летать точно по инструкциям и наставлениям, говорил Лукин, то в девяти случаях из десяти самолеты будут стоять на приколе. Без нарушений в полярных широтах летать нельзя — реальность, которую молчаливо признает начальство; даже самый строгий, взыскательный и педантичный руководитель понимает, что ему и нескольких месяцев не удержаться на своем посту, если не будет выполняться план. А как его выполнишь, если самолеты на приколе? И не только руководитель — никакой летчик в Арктике не удержится, если будет летать только по правилам: на собраниях его будут хвалить, приводить в пример, а потом потихоньку избавятся — переведут на материк, где с твоим характером спокойнее.

Поэтому среди полярных летчиков, привыкших «взлетать с баскетбольной площадки и садиться на волейбольную», особенно много асов.

Вот одна мысль Лукина, которую я, облачив в литературную одежду, передал Анисимову: «Лихачество, риск ради самоутверждения были ему чужды; легенды о летчиках, пролетавших под мостом, не столько волновали его воображение, сколько удивляли бессмысленностью поступка; подлинное уважение внушал ему риск ради жизни, ради порученного дела — осознанный, разумный риск летчиков-испытателей или первопроходцев полярных широт с их полными неизвестности посадками на дрейфующий лед».

Лихачеством полярников можно удивить, но не завоевать их уважение; для них настоящий ас тот, у кого наряду с разумным риском и изюминкой в работе имеется и трезвое осознание своей ответственности, кто рискует только в случае необходимости, а не для самолюбования и произведения эффекта на окружающих; безудержной показной лихости настоящий ас не допустит, он хорошо знает, что при ЧП страдают не только командир корабля, но и многие другие, не повинные в его лихачестве.

Неоднократно попадая в ЧП с разными экипажами и при различных обстоятельствах, Лукин привык с огромным и неподдельным уважением относиться к полярным летчикам; истории об их мужестве и самообладании он рассказывал мне долгими часами.

— Интересную мысль высказал Лев Афанасьевич Вепрев, — говорил он, — вдумайтесь в нее: «Хороших летчиков много, но проверка на профессиональную пригодность командира корабля происходит после ЧП». Очень точно сказано! Каждая авария для командира корабля — глубокая психологическая травма с труднопредсказуемыми последствиями. Не стану называть фамилий, но, проанализировав свой опыт, я выделяю два варианта. Если после ЧП, вроде тех, о которых шла речь, летчик остается самим собой — все в порядке, он настоящий профессионал; если же с ним происходит надлом, если он начинает избегать всякого риска, перестает видеть в своей работе глубоко заложенное в ней романтическое начало — летать он будет, но одним асом станет меньше. Иные после ЧП меняются настолько, что их трудно узнать — будто подменили человека.

Я не имею права их осуждать, — заканчивал свой монолог Валерий. — Ведь в пилотском свидетельстве два талона: если один вырежут, то при следующем ЧП свидетельство просто забирают, а восстановить его — дело далеко не простое, много крови испортишь. Жаль бывает, конечно, что сроднишься с пилотом, а потом, стараясь не обидеть, с ним расстаешься, но что поделаешь — «прыгающим» нужны асы без страха и упрека…

…И вот смотрю я сейчас на фотографию, историю которой только что рассказал, и вновь думаю о ни с чем не сравнимой роли случая в нашей жизни. Я часто вспоминаю об этом — «зациклился», как говорят, но моя вера в случай непоколебима: хватайся за него — и дерзай, положась на удачу, как где-то, кажется, говорил Бернард Шоу. Итак, через час я уже был уверен, что это сюжет повести о летчиках и пассажирах, по воле судьбы оказавшихся в экстремальной ситуации; через неделю-другую я пошел оформлять командировку в Арктику, а еще через несколько недель вместе со своим старым полярным другом Львом Череповым вылетел на Северную землю — собирать материал.

Но с Лукиным мы расстаемся лишь временно. Спустя восемь лет после нашей первой встречи я вновь прилетел к нему и о том, что узнал и увидел, расскажу в заключительной части этого повествования — тем более что на сей раз мне повезло, интересные события случились и при мне.

Впрочем, за эти самые восемь лет мы не раз встречались — когда Валерий возвращался из Арктики, из очередной «прыгающей» экспедиции. Все эти годы он летал над приполюсными широтами, искал на ледяных полях с их взорванным пейзажем взлетно-посадочные полосы, участвовал в столь захватывающих дух первичных посадках и прыгал на неверный лед.

А таких посадок и прыжков у Валерия Лукина была уже тысяча…

Подаренная Лукиным фотография завела меня, как часовая пружина: пожалуй, ни разу еще в своих литературных интересах я не развивал столь бурной деятельности.

Прежде чем вылететь на Северную землю для изучения обстановки, мне нужно было решить, по какой причине терпит аварию самолет.

Я выбрал обледенение — и потому, что оно типично для попавших в переохлажденную облачность самолетов, и потому, что уже был неплохо знаком с этим грозным и малоизвестным читателю явлением: как раз несколько месяцев назад я закончил работу над повестью о гибели судов от обледенения.

Перо тянет назад! Идея повести «Одержимый» тоже родилась по чистой случайности — в разговоре с моим бывшим начальником станции СП-15 Владимиром Пановым. После трагических событий в Беринговом море, когда в течение нескольких часов от обледенения перевернулись вверх килем четыре советских и три японских рыболовных траулера, в море вышли научные экспедиции — с целью изучить способы борьбы с этой опасностью. А как изучишь, если не вызвать огонь на себя — не пойти на обледенение? Одна экспедиция погибла, другие завершились удачно; участники одной из экспедиций, Владимир Панов и его товарищи, и дали мне бесценный материал для повести. Потом я тоже вышел в плавание, чтобы своими глазами увидеть, что такое обледенение, изучил всю научную литературу, которую смог достать, и за год стал приличным специалистом по обледенению судов — настолько приличным, что удостоился, пожалуй, высочайшего в своей жизни комплимента. Когда мне нужно было понять, благодаря каким маневрам судно остается на плаву в штормовую погоду при критической массе набранного льда, я напросился в гости к известному полярному капитану и писателю Константину Бадигину. Уточнив, что именно мне требуется, Константин Сергеевич подверг меня экзамену, подумал и сказал: «Пожалуй, мне нечего добавить, теоретически в этих вопросах вы разбираетесь не хуже капитана». Помню, в тот день я не мог работать — задыхался от гордости.