Первый раз он оказался на месте не то слишком поздно, не то слишком рано: взобрался на вершину горы Ава-Сакса, где совершался этот астрономический эксперимент. В 10 часов вечера разбитый усталостью, измотанный и сокрушенный, там он заснул, наказав слуге ― человеку, который умел считать, разбудить его в полночь. Слуга преданно устремил глаза на часы. За пять минут до полуночи:
― Милорд! ― громко позвал он. ― Милорд, проснитесь! Полночь!
Милорд не отвечал; можно было бы подумать, что он умер, если бы один недостаток, которому он был подвержен, не констатировал бы присутствие жизни. Он храпел. Слуга потряс его.
― Ох, Джон, ― сказал англичанин, ― не мешай спать.
― Но вы меня просили вас разбудить… но это последний день… но завтра уже будет поздно.
― Ох, я вернусь сюда в следующем году, ― сказал англичанин.
И он проспал всю ночь, если все-таки можно назвать так те 12 часов с 23-го на 24 июня, в течение которых солнце не заходило. Он не смог вернуться туда, как говорил, в следующем году, но возвращался теперь, три года спустя, чтобы выполнить обещание, данное самому себе. Как всегда, его сопровождал верный Джон.
Я дал ему свой адрес, и он обещал написать мне 25 июня в Париж, до востребования, о том, что увидит, и о впечатлении, какое произведет на него этот спектакль. Муане нарисовал всех нас группой на палубе «Владимира». Англичанин ― тот, кто направил подзорную трубу в сторону Дании в надежде увидеть тень отца Гамлета.
Но вернемся в Штеттин и к нашему путешествию.
Вот город, где не посоветовал бы тебе никогда останавливаться и даже ― посылать туда свой портрет; и, однако же, твоему портрету там было бы лучше, чем тебе: ему не понадобилось бы там укладываться спать. Какие постели, мой бедный мальчик! Короче, ты их знаешь: жесткий диван с простыней и коротким стеганым одеялом, нижняя простыня стирается время от времени, одеяло ― никогда. К счастью, нам нужно было провести там только одну ночь, но длилась она бесконечно.
Ровно в 11 часов пароход двинулся в путь, скользя по Одеру между его зелеными, как изумруд, берегами, усеянными скоплениями домов с красными крышами. Это в высшей степени напоминает Нормандию.
Через пять-шесть часов плавания мы вышли на простор Балтики; еще час-два, и мы уже могли видеть берега Померании, которые мало-помалу медленно понижались до уровня моря и начали в него уходить с первыми тенями ночи.
Забыл тебе сказать, что через пару часов, после посадки, нас угостили обедом, ей-богу, довольно приличным.
Проезд и питание на линии Штеттин ― Санкт-Петербург каждому стоит 232 франка. Говорю тебе это для памяти и потому, что ты человек обстоятельный. В целом из Парижа в Санкт-Петербург можно проехать за 400 франков, включая расходы на кров и питание. Значит, на лье пути приходится около десяти су; ты видишь, что это абсолютно не разорительно.
В девять часов пили чай. После чая пошли на палубу ― беседовать до полуночи. Мы дышали впервые после отъезда из Парижа. Однако надо было на что-то решаться; русские дрожали от холода из-за погоды, грозившей дождем, а многие пассажиры и в том числе графиня велели постелить им на палубе.
Дождь начался около двух часов, и, как поется в песне, не знаю, какого поэта, для белых баранов настала пора возвращаться; меня разбудил шум, что подняли они, наполняя овчарню. Море было неспокойным.
Я подумал, что самое время поступить так же, как наш англичанин на горе Ава-Сакса, то есть не открывать больше глаза этой ночью. Мое решение было таким твердым, что я открыл их снова только в семь часов утра.
Утренний туалет завершен, я поднялся на палубу. Первое, что увидел, был Хоум, бледный как смерть. Всю ночь он поддерживал прямую связь с Балтикой.
К счастью, восстановилась хорошая погода, немного бледное солнце уже поднималось над горизонтом, и море было огромным и голым. Пробуждаясь, каждый из нас с удовольствием воспринимал свое положение пассажира; плаванье из Штеттина в Санкт-Петербург не настолько долгое, чтобы успели его возненавидеть.
С намерением познакомиться ко мне подошел высокий, красивый, молодой блондин 26-28 лет. Так как рядом не было никого, кто нас представил бы друг другу, он назвал себя; это был князь Галицын [Голицын].
Les Galitzin ― Галицыны происходят из самой старой русской знати. Эту фамилию должно писать, не так, как пишу я, но ― Galitsyne. Второй сын Гедимина, основатель династии Ягеллонов (Ягайло) был родоначальником и князей Хованских, Галицыных и Куракиных. И лучше сразу писать так, как пишется имя или, скорее, их фамилия от слова galitsa ― галица, то есть gantelet (фр.) ― латная перчатка. Их дом ― самый многочисленный из княжеских домов России. Поэтому, чтобы разобраться между собой, они нумеруются.
― Вы пронумерованы как фиакры, ― сказал однажды русский император одному из них.
― Да, sir, и как короли, ― ответил тот.
Князь Галицын ― великий охотник от бога, и мы беседовали об охоте, пока я не спустился вниз написать тебе, с чем, как видишь, я добросовестно расквитался… Пардон, друг мой, ненадолго оставляю тебя; слева, вроде бы, показалась земля. Должно быть, это остров Готланд».
* * *
«Море
Между Швецией и островом Даго
День тот же
Действительно, как я и предполагал, это был остров Готланд; довольно четко он обозначился силуэтами гор слева по борту; на нем еще не отразилась приплюснутость планеты у полюсов. Географически говоря, это была шведская земля, которая и должна была принадлежать Швеции; но дважды датчане, эти люди Севера, которые вызывали самые горькие слезы из глаз умирающего Шарлеманя, завоевывали остров, будучи не в силах его удержать.
Как он был открыт и присоединен к Швеции, это теряется во мраке времен.
Есть одно предание, слабый луч, подобный лучу маяка, утонувшего в густом тумане, которое ставит готландцев впереди этого авангарда морей Севера.
Как Делос, Готланд был плавающим островом; только по вечерам он погружался в воду и отправлялся спать в морскую глубину. Один человек по имени Тилвар пристал к его берегу и развел там костер. Остров, впервые обрадованный этим светом, больше не осмеливался плавать, из страха его погасить, и мало-помалу пустил корни, которые вросли в морское дно. Тогда ободренный Тилвар обосновался там с сыном Хафдом и снохой Хтвитой-Стжерной (Белым Парусом), у которых были сыновья Гуди, Графпер и Гунфин. Они поделили между собой остров, но потомков стало слишком много для того, чтобы остров их мог прокормить, и треть их эмигрировала: смешалась с населением островов Фаро и Даго и через Россию распространилась до Греции.
