Третья — он видит себя на будущее ученым-исследователем и, скорее всего, в каком-то северном регионе, хотя в его сборах (в частности, в произведенных покупках) нет ничего, что как-то указывало бы на арктическую направленность — например, нет упоминаний о спальном мешке или меховой одежде. Тем не менее выбор именно северного направления деятельности в ближайшем будущем очевиден и по-своему понятен: в неизученных местах легче собрать необходимый научный материал, который пользуется особым вниманием в ученом мире.
Четвертая — в этих планах совершенно четко присутствует благородное честолюбие, несомненно, способствующее выполнению намеченных планов.
Пятая — нигде не назван будущий конкретный район исследований, окончательный выбор которого, по-видимому, зависел от визита в Геологический комитет в Петербурге. Более того, в возникшей ситуации было бы логично ожидать возвращения в уже знакомый по 1900–1903 годам Печорский край — не его ли имел в виду Русанов, когда писал родным о «диком севере»? Тем более что глава Геол-кома академик Феодосий Николаевич Чернышев сам работал в бассейне Печоры и на Тимане. Но это уже авторский домысел…
Так или иначе, весной 1907 года студент Сорбонны, не окончивший курса и достаточно оторванный от родины, намечает себе будущий путь в науку, выбрав прямой и заведомо сложный путь на «дикий север», откуда любая научная информация у специалистов обречена на успех — остается ее только получить. Определенно, это был не только сложнейший научный выбор с точки зрения направления деятельности, но и важнейший жизненный рубеж для студента, которому предстояло стать ученым-исследователем. Выбор достаточно рискованный, где потерпело крушение немало надежд и было разбито немало человеческих судеб. Возможно, это банальность — но Север, или Арктика (что в наше время чаще всего синонимы), действительно любит не только любознательных, но еще и сильных или, скорее, выносливых, способных переносить моральные и физические перегрузки длительное время, не только месяц за месяцем в условиях, например, зимовки, но если понадобится (а при научных исследованиях это бывает нередко), то и год за годом. А еще высокие широты (есть и такое обозначение местностей, где предстояло проявить себя нашему герою) любят неординарных личностей, — несомненно, Русанов относился к таким как по своему духовному складу, так и по интеллекту.
Весна 1907 года — время великих решений для него, еще далеко не определившегося в своем окончательном выборе в таком далеком от северных дебрей Париже. Так и хочется продолжить — мол, посмотрим, как он вел себя в эти решающие для его дальнейшей судьбы дни и месяцы: не получится, нет документов или иных свидетельств. Поскольку читателю уже известно, что дальнейшая жизнь героя книги оказалась связанной с Новой Землей, обратимся к истории архипелага, чтобы лучше оценить вклад Русанова в изучение этой части Российской Арктики.
Глава 5. Такая старая Новая Земля
Страна, которая всех дольше знает зиму
И гулкую тюрьму сцепляющего льда.
К. Д. Бальмонт
Место, куда нелегко добраться и откуда трудно выбраться.
Виктор Гюго
От побережья континента Евразии, разделяя Баренцево и Карское моря, протянулся по направлению к полюсу почти на тысячу километров затопленный морем горный хребет, отрезанный от материка проливами Югорский Шар и Карские ворота — это и есть Новая Земля с островом Вайгач. Это высокая (до полутора тысяч метров) горная цепь в броне ледников преграждает путь мощным воздушным и морским течениям в высоких широтах Арктики — отсюда жестокий и переменчивый нрав здешних мест, который испытали на себе поколения российских полярников. От первых из них о Новой Земле много веков назад и узнали просвещенные западноевропейцы.
Так, например, итальянец Юлий Помпоний Лет, живший в 1425–1498 годах, описывая Московию, указывает, что «на Крайнем Севере, недалеко от материка, находится большой остров; там редко, почти никогда не загорается день; все животные там белые, особенно медведи» (Визе, 1948, с. 16) — перечисленными особенностями это весьма напоминает Новую Землю.
В начале XVI века другой итальянец, Мавро Урбино, видимо, имевший связи с послом Ивана III при папском дворе Дмитрием Герасимовым, приводит уже более конкретные сведения: «Русские, плавающие по северному морю, открыли около 107 лет тому назад остров, дотоле неизвестный, обитаемый славянским народом и подверженный…вечной стуже и морозу. Они назвали сей остров Филоподия, он превосходит величиной Кипр и показывается на картах под названием Новая Земля» (там же). Этот итальянец впервые в литературе употребил современное название архипелага. Дмитрий Герасимов подал европейцам еще одну идею, в которой Новой Земле отводилась роль исходного рубежа, от которого впоследствии западноевропейские моряки пытались добраться до Китая, Индии и Чипанго (Японии). «Двина, — утверждал он, — увлекая бесчисленные реки, несется в стремительном течении к северу… море там имеет такое огромное протяжение, что, по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться до страны Китая» (Белов, 1956, с. 41).
Примерно к тому же времени относятся по крайней мере еще два старинных документа, в которых несмотря на отсутствие самого топонима Новая Земля вся остальная историческая информация приводит именно к ней.
Так, врач из Нюрнберга Иероним Мюнцер в письме от 14 июля 1493 года португальскому королю Жоао II сообщает о русских, которые живут «под суровой звездой арктического полюса, как и великого герцога Московского, ибо немного лет тому назад под суровостью сказанной звезды недавно открыт большой остров Груланда… и на котором находится величайшее поселение людей под сказанным господством сказанного сеньора герцога» (Обручев, 1966, с. 106). Хотя сам С. В. Обручев полагает, что в этом письме сказано о Шпицбергене, но более вероятно, что речь идет все же о Новой Земле, которая была открыта нашими предками раньше указанного архипелага просто из-за близости к материку. Что касается таинственного Груланда, как и других топонимических вариаций на тему Гренландии (например, Енгронеланд), то в представлении ученых европейцев эпохи Возрождения, далеких от полярных дел, с ней ассоциировались любой значительный остров или архипелаг в Северном Ледовитом океане. Но и это не все.
Посол Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн, в первой половине XVI века долгое время живший в Московии, в своей книге уделил много внимания самым отдаленным окраинам страны местопребывания: «Ледовитое море на широком пространстве тянется вдаль за Двиною до самых устьев Печеры и Оби, за которыми, говорят, находится страна Енгронеланд. Судя по слухам, я думаю, что она отчуждена от сношений и торговли с нами как по причине высоких гор, которые покрыты постоянными снегами, так и вследствии постоянно плавающего по морю льда» (1866, с. 179–180). Ориентируясь по устьям Печоры и Оби, ясно, что Енгронеланд, по Герберштейну, не что иное, как Новая Земля. Так что, никакая она, с точки зрения историка, не новая, а достаточно древняя — по крайней мере, это наиболее старый из известных нам российских полярных архипелагов, причем название ему было дано поморами, очень своеобразной ветвью российского народа, единственного сообщества из россиян, чья жизнь была изначально связана с морем. Произошло это так.
