Я не ошибся. Это настоящий парижский бульвардье[63] в одежде китайца. Три года он провел в этом веселом городе, и не только развлекался, но и набирался знаний. Единственный сын богатого пекинского коммерсанта, он путешествовал и путешествует под крылышком Тио Кина, который именуется доктором, но в сущности представляет собой законченный тип лентяя и бездельника. Ученик это знает и все время над ним посмеивается.
Поверите ли вы, что с тех пор, как доктор Тио Кин отыскал у букиниста на набережной Сены книжечку Корнаро, он только и старается согласовать свое существование с правилами «Искусства долго жить, пребывая в добром здравии». Умеренное количество еды и питья, особый режим для каждого сезона, воздержанность, способствующая бодрости духа, невоздержанность, приносящая великое зло, средства, помогающие исправить дурной темперамент и пользоваться отличным здоровьем до самого преклонного возраста, — таковы предписания, столь искусно защищаемые благородным венецианцем, которые без конца изучает этот тупица-доктор. Пан Шао беспрестанно отпускает на его счет злые и меткие шутки, но Тио Кин не обращает на них никакого внимания.
Тут же за завтраком мы могли наблюдать некоторые проявления его мании, ибо доктор так же, как и его ученик, говорит на чистейшем французском языке.
— Прежде чем приняться за еду, — обращается к нему Пан Шао, — не будете ли вы, доктор, так любезны и не напомните ли мне, сколько существует основных правил для определения разумной меры еды и питья?
— Семь, мой юный друг, — с полной серьезностью отвечает Тио Кин. — И первое из них — принимать ровно столько пищи, чтобы сразу после еды быть способным приступить к умственным занятиям.
— А второе?..
— Второе — принимать лишь такое количество питья, чтобы потом не чувствовать ни вялости, ни тяжести на желудке, ни малейшего телесного утомления. Третье…
— Если вы не возражаете, доктор, то на этом мы сегодня остановимся, — прерывает его Пан Шао. — Вот, кстати, пилав, который кажется мне очень хорошо приготовленным и…
— Берегитесь, мой дорогой ученик! Это кушанье — род пудинга и рубленой баранины, смешанной с жиром и пряностями… Я боюсь, как бы это не обременило…
— Поэтому, доктор, я советую вам не есть его. А уж я последую примеру этих господ.
Так Пан Шао и поступает и — не зря, так как пилав поистине восхитителен. Доктору же ничего не остается, как довольствоваться самыми легкими блюдами.
По словам майора Нольтица, этот же пилав, приготовленный особым способом на сильном огне и называемый «зенбузи», бывает еще вкуснее. Да и может ли быть иначе, если это слово означает «дамские поцелуи»?
Поскольку господин Катерна выражает сожаление, что этого блюда нет в меню, я осмеливаюсь заметить:
— Не кажется ли вам, что зенбузи можно найти не только в Центральной Азии?
А Пан Шао, смеясь, прибавляет к этому:
— Лучше всего их приготовляют в Париже.
Я смотрю на молодого китайца. Он с такой силой двигает челюстями, что это вызывает замечание доктора, предостерегающего его от «неумеренной траты основной влаги, содержащейся в организме».
Завтрак прошел очень весело. Разговор коснулся успешной деятельности русских в Средней Азии. Мне кажется, что. Пан Шао хорошо знаком с этим вопросом. Русским удалось создать не только Закаспийскую железную дорогу. С 1888 года они начали производить изыскательные работы по прокладке Транссибирской магистрали. Теперь она уже строится, и работы далеко продвинулись вперед. Вслед за первой линией, соединяющей Ишим, Омск, Томск, Красноярск, Нижнеудинск и Иркутск, должны построить вторую, более южную, через Оренбург, Акмолинск, Минусинск, Абагатуй и Владивосток. Когда весь путь длиною в шесть тысяч километров будет проложен, Петербург окажется в шести днях езды от Японского моря. И эта Транссибирская дорога, которая всей протяженностью превзойдет Трансконтинентальную в Соединенных Штатах, обойдется не более семисот пятидесяти миллионов рублей.
Легко себе представить, что разговор об успехах русских не может понравиться сэру Фрэнсису Травельяну. Хоть он не проронил ни слова и не поднял глаз от тарелки, его длинное лицо порозовело.
— Эх, друзья мои, — говорю я, — все, что мы видим, — ничто по сравнению с тем, что увидят наши внуки. Мы с вами путешествуем на поезде прямого сообщения по Великой Трансазиатской магистрали. Но что-то будет, когда Великий Трансазиатский путь соединится с Великим Трансафриканским?
— Но как же Азия может соединиться с Африкой железнодорожным путем? — спрашивает майор Нольтиц.
— А очень просто: через Россию, Турцию, Италию, Францию и Испанию. Пассажиры смогут проехать без пересадит от Пекина до мыса Доброй Надежды.
— А как же Гибралтарский пролив? — спрашивает Пан Шао.
При этом слове сэр Фрэнсис Травельян настораживается. Как только речь заходит о Гибралтаре, так и кажется, что все Соединенное Королевство приводится в движение единым средиземноморским патриотическим порывом.
— А как же Гибралтар? — повторяет майор.
— Путь пройдет под ним, — отвечаю я. — Что может быть проще — туннель в каких-нибудь пятнадцать-двадцать километров. Тут не будет английского парламента, который возражает против прорытия туннеля между Кале и Дувром. В один прекрасный день оправдаются слова поэта:
«Omnia jam fieri quae posse negabam».[64]
Мои познания в латинском языке смог оценить только майор Нольтиц.
Я слышу, как господин Катерна шепчет жене:
— Это он на волапюке.[65]
— Не подлежит сомнению, — продолжает Пан Шао, — что китайский император был прав, когда предпочел протянуть руку русским, а не англичанам. Вместо того, чтобы настаивать на проведении стратегической железной дороги в Маньчжурии, он предпочел соединиться с Транскаспийской магистралью через Китай и Китайский Туркестан.
— И он поступил очень мудро, — добавляет майор. — Союз с англичанами позволил бы только связать Индию с Европой, тогда как сотрудничество с русскими дало возможность соединить с Европой весь азиатский континент.
Я смотрю на сэра Фрэнсиса Травельяна. На скулах у него красные пятна, но он старается не выдавать своих чувств. Интересно, не заставят ли его эти нападки выйти из терпения? Если бы мне пришлось держать пари за или против, я был бы крайне затруднен в выборе.
Майор Нольтиц возобновляет разговор, указывая на неоспоримые преимущества Великой Трансазиатской трассы с точки зрения торговых отношений между Азией и Европой, а также для безопасности и быстроты сообщения. Постепенно исчезнет старая ненависть между народами Азии и перед ними откроется новая эра. Уже одно это составляет громадную заслугу русских и вызывает одобрение всех цивилизованных наций. Разве не оправдались прекрасные слова, произнесенные Скобелевым после взятия Геок-Тепе, когда побежденные могли бояться репрессий со стороны победителей: «В своей политике по отношению к Центральной Азии мы не знаем парий!».[66]
