Мы опустили это устройство в воду. Наверху шкала показывала, что перед батифотометром проносятся целые рои метеоритов. Бернар Марселлин, наш радиоинженер, который помогал Бреслау собирать замысловатый механизм, потирал руки, предвкушая интересные кадры. А когда мы проявили ленты, на снимках не оказалось ни одного сколько-нибудь крупного организма.
Чем объяснить такое несоответствие между показаниями батифотометра и тем, что видела камера? Мы продолжали опускать наше устройство, и всякий раз получали противоречивые результаты. Однажды ночью прибор буквально выходил из себя, регистрируя небывалую силу света. Несмотря на неприятную качку, все окружили прибор, чтобы посмотреть, как скачет стрелка. Судно накренилось, меня сильно тряхнуло, и одновременно догадка озарила мой мозг.
Сколько раз во время погружений я видел, как ночесветки и другие представители зоопланктона образуют настоящие созвездия вокруг моего тела. Малейшего прикосновения к ним, самой слабой вибрации достаточно, чтобы вызвать свечение. Так, может быть, устройство доктора Кларка регистрирует свет не только от спонтанно вспыхивающих организмов, может быть, оно само своим прикосновением раздражает светящихся животных? А сейчас, при сильном волнении, батифотометр еще и раскачивается. Недаром же стрелка колеблется в лад с качанием корабля.
Чтобы проверить ото, я в тихую ночь пришвартовался к пристани в Кальви и ушел под воду, подвесив батифотометр на подъемном кране. Крановщик стал покачивать прибор, имитируя движущийся корабль. Пока прибор висел неподвижно, вокруг него было почти совсем темно. Стоило ему начать двигаться, как кругом родились светящиеся туманности.
Когда исследуешь глубины приборами, управляемыми на расстоянии, сплошь и рядом сталкиваешься с такими вещами.
Накапливая данные о рассеивающем слое, мы стали замечать, что иногда поднимающийся слой расчленяется, словно разные виды собираются в стаи сообразно своей чувствительности к свету. Значительные вертикальные перемещения начинались не глубже 1500 футов. Казалось бы, на большей глубине, куда свет почти не проникает, нечего и ожидать каких-либо колебаний слоев рассеивания. Но возле Мадейры нам пришлось еще раз пересмотреть свои прежние воззрения.
Для большинства приезжих Мадейра — очаровательный курортный остров. Для пас ото была небольшая уединенная горная гряда среди моря, 350 тысяч жителей которой находятся, так сказать, на иждивении глубоководной рыбы Aphanopus carbo, или эспады, как ее называют островитяне. В непосредственной близости от Мадейры почти вся рыба выловлена, так что местные жители вынуждены выходить на белое глубокие моста, где они ночью и ловят эспаду. Четыре рыбака — трое взрослых и один мальчик, с которыми мы подружились, — взяли нас с собой на ночной лов на легком изящном паруснике. Отойдя от острова на три — пять миль (здесь глубина резко увеличивается с шести до десяти тысяч футов), они убрали паруса и опустили длинные, с милю, ярусы с каменными грузилами — один с кормы, другой с носа. На каждом ярусе были сотни крючков, наживленных кусочками кальмара на нижних 300 морских саженях. Надо было ждать три часа; чтобы время не пропадало даром, рыбаки зажгли факел и принялись ловить кальмаров впрок для следующего дня.
На каждый ярус они взяли не меньше двадцати пяти эспад, в среднем по десяти фунтов каждая. У этой рыбы дьявольский вид — этакая черная барракуда с яркими блестками на коже, грозными клыками и огромными зелеными глазами. Эспада — единственная промысловая глубоководная рыба, и ловят ее только у Мадейры. Португальское правительство предлагало рыбакам попробовать наладить лов в Бискайском заливе и других местах, по из этого ничего не вышло. А у Мадейры, к счастью для островитян, Aphanopus carbo уже много десятилетий каждую ночь обеспечивает надежный улов.
Мы ходили с рыбаками в безлунную ночь, и шкипер заметил:
— При луне мы опускаем ярус на тысячу пятьсот футов глубже, чем сейчас. Но стоит луне скрыться за облако, и приходится поднимать снасть обратно до глубины одной мили, чтобы найти рыбу.
Человек, который двадцать пять лет ловил эспаду, сообщил нам эту поразительную новость как нечто обыденное. А ведь его слова опрокидывали все наши представления о вертикальных перемещениях. Выходило, что здесь слабый лунный свет влияет на поведение рыбы на глубине одной мили. Но ведь он не может проникнуть так глубоко! И мы привыкли к тому, что куда более яркий солнечный свет действует только на глубину до полумили. Я терялся в догадках. Откуда у эспады такая чувствительность?
Может быть, восхождение рыбы вызвано своего рода цепной реакцией? Скажем, планктон в верхних слоях под влиянием лунного света движется то вверх, то вниз. На рубеже неосвещенной зоны следом за планктоном ходит рыба, которая им питается. А где-то еще глубже эспады, поедающие рыб второго или, скажем, третьего яруса, повторяют ото движение в полном мраке…
Температура тоже сильно влияет на вертикальное перемещение рыбы. В Средиземном море, от Геркулесовых Столпов до Золотого Рога, круглый год температура на глубине свыше тысячи футов неизменно равна 13 градусам. Гибралтарский порог на глубине тысячи футов образует как бы дамбу из воды с постоянной придонной температурой. Но температура верхних слоев сильно колеблется — от 4,5 градуса зимой до 26–27 градусов летом. На середину апреля приходится так называемый день гомотермии — явление внезапное и роковое. В этот день от поверхности до дна устанавливается однородная температура 13 градусов. В ночь накануне и после гомотермии обитатели глубин из второго и третьего ярусов поднимаются к поверхности. Здесь большинство из них гибнет от декомпрессии. И море усеяно крохотными "драконами", которые лишились жизни только потому, что природа на один день убрала предохранительные заграждения, обычно удерживающие их на безопасной глубине.
Рано утром мы с Симоной вышли из каюты; палуба медленно качалась в лад длинным, ленивым валам Индийского океана. Зевая и потягиваясь, мы стояли у левого борта, глядя на обожженный, голый берег Аравийского полуострова. "Калипсо" шла на восток вдоль Хадра-маута.
В каюте зазвонил телефон. Говорил Саут, и голос его звучал очень тревожно:
— Вы гложете подняться на мостик?
Наш капитан нервно перебирал крупномасштабные карты.
— Никаких рифов…
— Что за рифы? — спросил я.
— Огромный риф. Прямо по курсу, вся вода белая. Я метнулся в рулевую рубку и схватил бинокль. Вдоль горизонта впереди на несколько миль — пенный барьер!
