— О, для того, чтобы дать всем якутам русские избы и тунгузам машины, которыми делают хлеб, я хотел бы быть богатым! О, товарищ Качай! Пусть они станут немного русскими, пусть они не умирают в тайге от холода, пусть их не калечат звери, пусть они не жгут себя огненной водой, пусть не гниют они при жизни от дурных болезней... Пусть у них будут другие обычаи, другие порядки и другая жизнь!
— Ты хорошо говоришь, Аза! — ласково ответил учитель, — и я не жалею времени, что тратил на твое учение... Может быть, ты помог бы тунгузу взять пластинку, чтобы немного получше жить?
Мальчик вздрогнул, как от удара.
— Если начальник мой и учитель положил ее там, значит она и должна быть там! — сказал он с достоинством, — если бы я был русский и знал сам не меньше начальника, то и тогда бы я не тронул ее с места по своей воле!
Учитель с улыбкой положил руку на его плечо и не говорил больше ни слова. Так молча дошли они до жилища Качая, начинавшего собою длинную, грязную и пустынную улицу Якутска с избами, немногим отличавшимися от юрт. Только переступив порог дома, маленький Аза решил вопрос, который мучил его всю дорогу. Пряча слезы и гордость в щелочках своих глаз, он сказал тихо:
— Я не знаю отца — он умер в когтях тигра, зашедшего случайно на Майю. Господином в доме был мой брат, и он был мне отцом. Теперь он беден, у него нет даже ружья, чтобы добыть шкуру лисицы или соболя, и нет выкупа, который он должен дать за свою невесту! Я не люблю обычая покупать жен, но это закон моих братьев, и они повинуются ему! Если бы моя голова была достаточным выкупом за невесту брата, ставшего мне отцом, я бы отдал ее не жалея!
Учитель ласково гладил голову ученика и не перебивал его. Аза, помолчав, добавил:
— Но если бы за платиновую пластинку отдавали лучшую невесту в мире, то и тогда бы я не тронул ее с того места, где положил ее мой начальник!
Он посмотрел на начальника, и тот ответил горячо:
— Спасибо, Аза! Ты славный мальчик, и я тебе верю, как самому себе!
Они вошли в единственную комнату избы. В ней перед постелью из шкур стояла самодельная классная доска. Хранитель музея, заброшенный в Якутск, не оставлял надежды вернуться в Россию, чтобы закончить свое образование. Меловая пыль под доскою свидетельствовала, как крепка была эта надежда. Тени треугольников и въевшиеся в краску остатки тригонометрических формул доказывали это с еще большей очевидностью.
Мальчик, как всегда, остановился с уважением перед доскою, рассматривая тени научных знаков.
Тогда, как молния в безнадежно-грозовом небе, в голове Качая мелькнула мысль. Он вынул из кармана фотографию, бросил на постель шапку и куртку и, схватив кусок мела, подошел к доске.
— Смотри, Аза, — крикнул он, возбуждая мальчика своим волнением и блеском загоревшихся настойчивой мыслью глаз, — ты умен и сметлив! Ты знаешь обычаи своих братьев! Тунгуз украл пластинку только потому, что разгадал ее знаки! Давай пытаться сделать то же! Гляди, что это такое?
Он перерисовал на доску правый угол пластинки и оглянулся на мальчика. Тот не смотрел на его работу, он снова держал в ладонях свою голову и раскачивал ее взад и вперед печально. На щеках его остались следы растопыренных пальцев — так крепко сжимал он ее, — когда Качай повторил громко:
— Аза, объясни мне — что это значит? Что я хочу сказать этими знаками?
Аза подошел ближе. Равнодушно тыча пальцами, пересчитал он таинственные кружки до рыбы, их пересекавшей, и сказал просто:
— Одиннадцать дней пути до реки так, чтобы солнце грело правую щеку! Так замечают у нас дорогу!
Хранитель музея широко раскрыл глаза. Вытянутая рука его дрожала. Он приближался к разгадке таинственной древности с холодеющим сердцем.
— Ты знал, что нарисовано было на пластинке, которую украл тунгуз?
— Не помню!
— Ты никогда не старался разобрать, что значили эти рисунки?
Аза усмехнулся горько, но ласково:
— Зачем бы я пытался сделать то, чего не мог сделать и мой учитель?
— Эти кружки — солнца? Рыба — река? Читай дальше!
Он перерисовывал на доску знаки с лихорадочной быстротой и волнением, как будто бы уже совершал таинственный путь, приводивший его к открытию изумительной тайны древних. Аза просто читал смысл непонятных знаков:
— Девять дней пути после реки, так чтобы солнце грело справа. Снова река и пять дней пути по реке в лодке и четыре дня так, чтобы итти против солнца. Два дня по таежной тропинке — солнце слева, и два дня пути горами до четырех ручейков или рек... По-таежному — это узел! Под ним крест — конец пути...
Аза вздрогнул и замолчал. Он дышал тяжело и гулко, точно набирался сил окончить речь.
— Дальше, Аза!
— О, товарищ Качай! — жалобно простонал мальчик, — о, товарищ Качай! Зачем же вы не показали мне раньше этой пластинки! Все это было бы наше!
— Что это?
— Не знаю! То, зачем пошел теперь вор!
— Довольно, Аза! Вор показал нам путь, но мы настигнем его раньше, если немедленно отправимся за ним!
Он бросил мел. У него слабели ноги, и захваченный легкими воздух распирал грудь. Он подошел к своему ученику и, положив ему руки на плечи, оставил на них следы меловых пальцев.
— Ты знаешь, зачем он украл ее!
— О, если бы я видел ее прежде!
Они посмотрели друг другу в глаза. Одна и та же мысль мелькала тут и там. Аза опустился на пол и протянул руки начальнику:
— Возьмите меня! Я умею находить дорогу, мы поймаем вора и доведем этот путь до конца... Ведь мне так хочется, так хочется...
— Чего тебе так хочется, Аза?
— О, только того, чтобы у моего брата, ставшего мне отцом, была бы самая лучшая жена во всей стране якутов!
— Ты хочешь привезти ему выкуп?
— О, тунгуз не пошел бы так далеко, если бы не надеялся найти там выкуп за всех невест этого года!
Качай опустил руку на лохматую голову мальчика:
— Наше дело найти пропавшую вещь! Надо спешить. Там мы подумаем, что делать дальше, Аза! И не без тебя же мне гнаться за ним!
Аза улыбнулся. Качай вытолкал его ласково за дверь:
— Собирайся немедленно! Утром мы тронемся по следам тунгуза, которые лежат в пути так, чтобы солнце грело правую щеку!
Аза ушел. Хранитель музея вернулся к себе. Он долго не мог оправиться от волнения, и не скоро еще дрожащие руки его смогли начать чистку ружья и набивку патронов.
В этот день многие жители Якутска были удивлены не снятою с дверей музея надписью: «Закрыто».
Но еще более они были удивлены тем, что она не была снята и на другой, и на третий, и на десятый день.
