Поселение мертвых
Я продолжаю свои велосипедные прогулки по городу. Кое-какие из широких, многорядных бульваров — нетривиальное испытание для велосипедиста, так что я нередко выбираю боковые улочки. Поскольку каждый район выстроен более-менее по регулярной сетке, навигация по городу не представляет особой сложности. Иногда, переезжая от одного городского района к другому, я не покидаю вытянутых парковых зон или просто следую прогулочными аллеями вдоль речного берега.
Еду по Реколета. Этот район немного похож на верхний Ист-Сайд Манхэттена или Шестнадцатый округ в Париже: замечательные старые дома в европейском стиле, с витиеватой резьбой; состоятельные, в большинстве своем пожилые прохожие; шикарные магазины и бутики, дорогие рестораны. Здесь находится кладбище, где похоронена Эвита. Тут, как и в Новом Орлеане, надгробия приподняты над землей, но разница очевидна: местные памятники грандиозны, они хвастливы и могли бы служить усыпальницами королям и королевам. Сквозь стеклянные двери множества этих «мини-дворцов» можно даже разглядеть гробы и их обитателей. Ведь, по сути дела, это дома, а кладбище — район, анклав, где живут исключительно мертвые. Целый город в городе, некрополь. Во множестве «домов» можно заметить также уходящие вниз, ведущие в полутьму ступени, где я едва сумел различить полки с другими «обитателями». Полагаю, там «живут» представители старшего поколения.
Кто-то из «горожан» держится прямо, другие устали от жизни
В другом некрополе — «Ла Чакарита» — имеется могила Карлоса Гарделя, известного танцора танго, погибшего в авиакатастрофе. Его гробница покрыта мемориальными досками, воспевающими его искусство и вдохновляющий пример.
А кто-то будет растерзан грифами, которые кружат над некрополем
Длинные улицы некрополя перекрещиваются, образуя кварталы, застроенные в различных архитектурных стилях: ар-деко, греко-римская классика, готика, модерн… Квартал за кварталом вырастает целая столица «только для мертвых», выстроенная в чуть уменьшенном масштабе по сравнению с настоящим городом, бурлящим за окружающими кладбище высокими стенами. Работники подметают дорожки и убирают увядшие цветы, несколько посетителей бесцельно бродят между памятниками, кто-то несет свежие букеты.
Сегодня я выступаю: спою пару песен с местной группой La Portuaria, с вокалистом которой, Диего Френкелем, мы давно знакомы. Вечером появляется жена Диего с младшим ребенком на руках. Она была в составе первой труппы De La Guarda, когда они привозили в Нью-Йорк постановку «Вилла Вилла». Посмотрев тот спектакль (помню, меня потрясли заросшие волосами ягодицы одного из актеров), я решил, что действо представляет собой нечто вроде политической аллегории, празднество избавления от многолетней диктатуры, буйство свободы и анархии: торжествующий клич, окрашенный болезненными воспоминаниями о пугающем прошлом. Возможно, я вообразил все это, спроектировав собственные представления о культуре и прошлом Аргентины на раскованный спектакль «физического театра». Но, быть может, подобный театральный взрыв неминуем, если в один миг сорвать пробку с бутылки, долго стоявшей закупоренной?
Как выяснилось, Диего дружит и с Хуаной Молина, которую я приглашал участвовать в моем недавнем американском турне. Я слышал второй альбом Хуаны, «Segundo», и мне он понравился, хотя в то время я еще не знал, кто она такая. Отец Хуаны, Хорасио Молина, был прекрасным музыкантом, и еще девочкой она встречалась с гостившими в их доме знаменитостями вроде Винициуса де Море и Чико Буарка. В годы диктатуры семья покинула Аргентину и провела шесть лет в Париже. Позже Хуана, вместе со своими сестрами, выказала талант к сцене, к театральным перевоплощениям — и довольно быстро стала звездой телевидения, исполнительницей главной роли в комедийном шоу «Хуана и ее сестры». Если угодно, история Хуаны напоминает жизнь Трейси Уллман. Успех обернулся золоченой клеткой: Хуана вдруг оказалась далека от музыки, которую ей хотелось сочинять, так что несколько лет тому назад она бросила шоу и начала выступать со своими тихими, чудесными, очень оригинальными песнями.
Местная публика негодовала от такой перемены, прерывая ее концерты выкриками: «Скажи что-нибудь смешное!» К счастью, мисс Молина узнала, что в Лос-Анджелесе ее песни часто звучат в эфире радио KCRW, перебралась туда и начала собирать преданных поклонников. Не знаю, как ее принимают сейчас в Буэнос-Айресе, но, учитывая хвалебные рецензии, поступающие с севера, местные слушатели могут и призадуматься. Музыка Хуаны серьезна, ненавязчива, экспериментальна (не могу подобрать другого подходящего слова): она уж точно не променяла телевидение на карьеру поп-звезды.
«Максимум труда — минимум результата»
Проезжая по Реколета, я останавливаю велосипед у нового музея современного искусства, MALBI, где проходит выставка под названием «Usos de Imagen», экспонаты которой в основном позаимствованы из обширного мексиканского собрания. Здесь выставлены работы нескольких прославленных художников, но присутствует и творчество художников Южной и Центральной Америки, о многих из которых я слышу впервые. Один из них, Сантьяго Сьерра, представил видеоролик, в котором женщины-аборигены повторяют на все лады испанскую фразу, которую выучили фонетически: «Мне платят, чтобы я сказала слова, смысл которых мне безразличен».
Сьерра также сделал фотографии другой группы аборигенов, которым он заплатил за то, чтобы они высветлили волосы: в Латинской Америке это символ с мощным смысловым зарядом. Другая работа — результат подкупа иного рода: водитель грузовика получил деньги, чтобы на пять минут перекрыть скоростное шоссе. Людям платили за то, чтобы они набивались в тесное помещение, подпирали стену, мастурбировали. Эти произведения взволновали меня: я так и не выяснил, в чем их значение. То ли это набор свидетельств грязной эксплуатации одних людей другими, то ли столь очевидная эксплуатация имеет иронический оттенок, критикует повседневные отношения. Эта двусмысленность вызвала у меня легкую тревогу.
Другой художник, Франсис Алиис, живущий в Мексике бельгиец, заплатил пяти сотням перуанцев, чтобы те, взяв лопаты, выстроились в длинную линию и начали бросать песок. Шаг за шагом продвигаясь вперед, они работали, перерывая огромную дюну, лежащую в пустыне к югу от Лимы. Теоретически, эта длинная цепочка работников передвинула весь этот песчаный холм на несколько метров, неуловимо для глаза. «Максимум труда — минимум результата»: слоган, подытоживший все их усилия.
