Как вроде бы оказалось, недавно он изобрел средство для отращивания волос, за производство и рекламу которого убедил взяться местного аптекаря. Половину оплаченного времени он расписывал нам не красоты Праги, а те блага, которые, по всей вероятности, обретет человечество, используя его зелье. Наши стандартные кивки, которыми мы (полагая, что блеск красноречия относится к архитектуре и городскому ландшафту) приветствовали его энтузиазм, он отнес на счет горячего интереса к своему несчастному препарату.
В результате отвлечь гида от этой темы стало положительно невозможно. Разрушенные дворцы и обвалившиеся церкви он игнорировал, невежливо отзываясь о них как о вздорной чепухе, возбуждающей нездоровый вкус к декадентству. Свой долг он видел не в том, чтобы побудить нас задуматься о разрушительном влиянии времени, но больше в том, чтобы привлечь наше внимание к средствам разрушенное восстановить. Какое нам дело до героев с отвалившимися головами? Или до лысых святых? Наш интерес должен быть безусловно направлен к живому миру, к девам со струящимся потоком волос, или к собственно струящемуся потоку волос, который у дев может образоваться по трезвом использовании «Кофкео» (или хотя бы к юношам с ярко выраженными усами — в соответствии с изображением на этикетке).
Желая того или не желая, но в своем представлении наш гид разделил мир на две части. Прошлое («до употребления») — болезненный, неблагообразный, безотрадный тоскливый мир. Будущее («после употребления») — мир откормленный, развеселый, типа «да-благословит-всех-господь». Такое положение лишало нашего гида профессиональной пригодности как экскурсовода по монументам средневековой истории.
Он прислал нам в отель по бутылке своего состава. (Как оказалось, в начале нашего совместного общения мы, непредумышленно, его потребовали.) Лично я не могу ни хвалить, ни бранить его средство. Длинная череда разочарований сломила мой дух; вдобавок к этому постоянный аромат керосина, пусть даже легкий, способен вызывать шуточки, особенно если вы человек женатый. Теперь я ничего даже не пробую.
Свою бутылку я отдал Джорджу. Он выпросил ее для одного своего знакомого в Лидсе. (Позже я узнал, что Гаррис отдал ему и свою бутылку, для того же знакомого в Лидсе.)
После Праги наша поездка стала прочно ассоциироваться с запахом чеснока. Джордж сам обратил на это внимание и отнес данный факт на счет господства чеснока в европейской кухне.
В Праге же мы с Гаррисом оказали Джорджу дружескую услугу. Мы заметили, что в последнее время Джордж слишком пристрастился к «Пилзнеру»*. Это немецкое пиво — напиток коварный, особенно в жаркую погоду. Насыщаться им бесконтрольно не следует. Оно не ударяет в голову, но спустя какое-то время губит вам талию. Всякий раз когда я въезжаю в Германию, я говорю себе:
— Нет, пива в Германии я пить не буду. Белое вино местных сортов и немного содовой. Иногда, может быть, стаканчик эмсской или щелочной. Но пива — ни капли. Ну... Или почти ни капли.
Это здоровое, благое решение, которое я рекомендую всем путешественникам. (Осталось только соблюдать его самому.) Джордж, несмотря на мои убеждения, отказался от каких-либо подобных суровых постов. Он сказал, что при умеренном употреблении немецкое пиво для здоровья полезно.
— Стаканчик утром, — сказал он, — стаканчик вечером, или даже парочку. Не повредит никому.
Возможно, он был и прав. Но нас с Гаррисом обеспокоила не парочка, а полдюжины.
— Мы должны что-то сделать, — заметил Гаррис. — Это уже не шутки.
— Это у него наследственное, как он мне объяснил, — ответил я. — У них в роду, я понял, все всегда страдали от жажды.
— Тогда пусть пьет «Аполлинарис»*. Капнуть туда лимонного сока — и никаких проблем. Я вот думаю про его фигуру. Он потеряет все свое природное изящество.
Мы подробно обсудили вопрос и, не без помощи Провидения, разработали план.
Недавно в Праге для украшения города была отлита новая статуя. Кого она изображала, не помню; помню только, в сущности, это был обычный уличный памятник, представляющий собой обычного джентльмена, с обычным прострелом в пояснице, верхом на обычном коне — который всегда стоит на задних ногах, сохраняя передние для попрания Времени.
В деталях, однако, памятник обладал индивидуальностью. Вместо обычного меча или жезла человек держал в вытянутой руке шляпу с плюмажем. У коня же вместо обычного хвоста водопадом наблюдался некий худосочный придаток, несколько не вязавшийся с общей претенциозностью стиля. (Как представляется, реальная кляча с подобным хвостом так гарцевать бы не стала.)
Статуя стояла на небольшой площади у дальнего конца Карлова моста, но стояла там только временно. Перед тем как ставить ее окончательно, городские власти решили, очень разумно, сначала провести практический опыт и посмотреть, где она будет лучше смотреться. Соответственно они изготовили три грубые копии — простые деревянные профили, на которые, конечно, вблизи было не посмотреть, но с расстояния которые нужный эффект производили. Один из них был установлен у подъезда к мосту Франца-Иосифа, второй стоял на площади позади театра, третий — в центре Венцеславовой площади.
— Если только Джордж про это не знает, — сказал Гаррис (мы гуляли с ним уже около часа, оставив Джорджа в отеле писать письмо тетушке), — если только он эти три штуки не видел, с их помощью мы вправим ему и мозги, и фигуру, и сегодня же вечером.
И вот за обедом мы осторожно исследовали почву и, выяснив, что на этот счет ему ничего не известно, вывели на прогулку и провели закоулками к тому месту, где стоял подлинник. Джордж хотел, осмотрев его, двинуться дальше (как он всегда поступает со статуями), но мы настояли, чтобы он задержался и осмотрел эту вещь добросовестно. Мы обвели его вокруг статуи четыре раза и показали во всех мыслимых ракурсах.
В общем, я думаю, она ему немного наскучила, но по нашему плану всадник должен был запечатлеться в памяти Джорджа навеки. Мы поведали Джорджу историю человека на коне, имя ваятеля статуи, сколько она весила, каковы были ее размеры. Мы внедрили эту статую в систему его идеалов. Когда мы от него отстали, про эту статую он знал больше, чем, на текущий момент, обо всем остальном на свете. Мы пропитали его этой статуей как губку водой и отпустили только на том условии, что завтра утром он вернется сюда еще раз, когда ее будет лучше видно (для чего проследили, чтобы он пометил в своей записной книжке место, где она установлена).
Затем мы составили ему компанию в его любимой пивной, где сели рядом и стали травить ему байки — про то, как люди, непривычные к немецкому пиву, перепивают, сходят с ума, как у них развивается мания убийства; про то, как от немецкого пива люди умирают в молодом возрасте; про то, как возлюбленным из-за немецкого пива приходится расставаться с прекрасными возлюбленными навсегда.
