— На том холме у них была церковь, — услышал я голос Буторина.
У меня вдруг возникло ощущение, что я уже был здесь когда–то, видел все это… Вспомнил! Однажды ночью мне привиделся другой Разломанный город, я описал его в стихотворении «Азорида».
Лучи зари ласкают Азориду.
Поют сады. Горят вершины гор.
Громады скал оранжевых дымятся,
Струится пар по колоннадам храмов,
И светятся, покрытые росою,
Серебряные статуи богов.
И поднялось приветливое солнце.
А в вышине, над горными хребтами,
Что обступили город с трех сторон,
Встают, клубясь, меняя очертанья,
Столбы багрово–пепельного дыма…
Как лилия священная, светла
Прекрасная столица Атлантиды,
Прильнувшая к груди могучей моря.
Из дальних стран по двадцати дорогам
Приходят в Азориду корабли,
Нагруженные золотом, плодами,
Вином душистым и слоновой костью.
Резвятся дети у прибрежных пальм,
Девичий смех в купальнях не смолкает.
Живет и веселится Азорида,
И счастливы беспечные атланты…
А в небе, как гигантские грибы,
Повисли клубы пепельного дыма.
Пусть разберутся мудрые жрецы
В загадочном явлении природы
И в новом храме в жертву принесут
Богам всесильным тучного быка,
Чтоб гнев их не коснулся Азориды.
А старец с длинной белой бородой,
Что мнит себя пророком, пусть умолкнет!
Невнятна речь его, глаза безумны,
Он ползает по каменным террасам,
Выслушивая землю, как больную,
И говорит, что огненные змеи
Плодятся в недрах, прогрызают твердь,
Стремясь наружу. Боги благосклонны,
Жрецы владеют тайной заклинаний,
И пусть безумец не мутит народ
Зловещей речью…
Если б знать атлантам,
Какой бедой грозил им странный дым!
И наступила бедственная ночь.
Вдруг охватили судороги землю.
Упали скалы. В недрах грянул гром.
Горячий вихрь, людей сбивая с ног.
Ворвался в город. И разверзлась пропасть,
На дне ее клубился красный воздух.
Шипя, взлетели огненные змеи
Над Азоридой. Люди онемели,
От ужаса забыв родной язык.
И заглушая жалкий крик детей.
Гремело небо. И восстало море.
Гремящий вал по каменным ступеням
Взлетел и тяжко рухнул на дома.
Бежали в горы многие, но гибли
Под огненным и каменным дождем.
И хохотал, вздымая руки к небу,
Старик безумный. Море поглотило
Все что осталось. И роптали волны
Под небосводом черным и немым.
И долго света не было. И день
Не наступал… Ах, если б знать атлантам,
Какой бедой грозил им странный дым!
Подбросив дров в костер, я задремал. Буторин спустился к реке, но вскоре вернулся и всех всполошил:
— Глядите, други мои, что я нашел!
На его ладони мы увидели позолоченные светом костра металлические предметы: крест, наконечник стрелы, два ржавых гвоздя. И началась «мангазейская лихорадка»!
Вооружившись палками, мы стали копаться в песке и гальке под обрывом. Все находки сделали в одном месте — на узкой прибрежной полосе. Длина ее — метров сто. Нам посчастливилось: видимо, весенним ледоходом сдернуло слой песка, земли на этом участке, и «сокровища» оказались на поверхности. Златокипящий берег дарил нам кольца и перстни, нательные кресты, серьги, наконечники стрел, множество предметов, назначение которых мы не могли определить.
Эвелина Коробова нашла первую серебряную монетку. Она была овальной формы, на одной стороне — рельефное изображение всадника с копьем, на другой
— полустертые старославянские буквы.
За несколько часов упорных вдохновенных поисков мы стали обладателями целой груды «сокровищ». Среди находок — 26 монет, из них две иностранные. На некоторых отчетливо были видны имена великих русских князей и царей XVI–XVII веков: Ивана III, Ивана Грозного, Михаила Федоровича. На одной монете
— сразу два имени: Дмитрий и Михаил (имена экипажа «Щельи»!). Иностранные монеты или медали были медные, тонкие, с латинскими надписями. Я нашел ржавый зазубренный нож и выкопал им колокольчик, небольшую металлическую печать, крестик, несколько рыболовных крючков, медное кольцо с непонятными знаками, часть цепочки, обломок гарпуна, наконечник стрелы, десять монет. Раскиданные по берегу неинтересные находки (гвозди и прочий металлолом, несколько сот предметов) я собрал в одну кучу, половину завернул в тряпку и погрузил на «Щелью», а то, что осталось, разложил на плоском камне, на видном месте — в подарок юным следопытам, которые, как я думал, вскоре после нас явятся сюда.
Наконец, «старатели» собрались на обед у костра. Выяснилось, что монеты нашли не все. Я выделил по одной монете из своей «серебряной казны». После обеда бродили по окрестностям Мангазеи. Буторин в это время подыскал на берегу мореное бревно лиственницы для памятного знака. Вечером мы вкопали его в землю рядом с развалинами на небольшом холме. Вырезали надпись:
«ЩЕЛЬЯ»
из Архангельска
19–20/VIII/67
Утром 21 августа за корреспондентами пришел теплоход. Вместе с ним от мангазейского берега отчалила и «Щелья».
В вершину памятного столба Буторин вколотил пилу, сбоку вонзил топор. Этот своеобразный маяк хорошо виден с реки.
Снова мы в Тазовском. Я дал почитать Буторину продолжение своих путевых заметок с описанием нашего спора — идти или не идти в Мангазею. Мне было интересно, что он скажет.
Прочитав заметки, Буторин промолчал. А вечером, во время прощального ужина, он так объяснил корреспондентам свое поведение в Сеяхе:
— Я не хотел идти в Мангазею, но очень доволен, что побывал там. У меня план был другой — дойти до Диксона и отправиться дальше на восток. Но в Сеяхе я подумал: у нас нет карт, моторы ненадежные, — и решил идти в Мангазею. О своем плане я не говорил никому, даже своему другу Михаилу Евгеньевичу. Все получилось к лучшему, я очень рад…
«Может быть, и так, — подумал я, слушая Бутори–на, — но не надо было ничего от меня скрывать».
Корреспонденты разлетались кто куда, а мы задержались на несколько дней, ремонтировали с помощью местных механиков моторы. С подвесным ничего не смогли сделать, он фыркал, но упорно не заводился. Многострадальный «Л-12» сняли со «Щельи» и перенесли в мастерскую рыбокомбината, чтобы заменить кое–какие детали.
Из «Литературной газеты» сообщили, что Награ–льян вернулся, готовит фоторепортаж.
«Подтверждаем приглашение вас в Москву непосредственно с Диксона, — говорилось в телеграмме. — «Щелью» отправите лесовозом, идущим в Архангельск. В Москве пробудете недолго, сможете догнать судно. Все расходы берем на себя. Сообщите предполагаемую дату прибытия на Диксон».
