Когда стоит хорошая погода, дорога по гребню кратера Нгоронгоро бывает проезжей на две трети своей длины. Часть дороги в любую погоду остается удовлетворительной. Речь идет об отрезке, идущем от Уилкиз-Пойнт (это где мы в первый раз увидели под собой кратер и не заметили животных), мимо развилки, откуда начинается спуск в чащу по скалам, мимо селения Нгоронгоро, мимо Кратер-Лодж (так называется мотель, состоящий из маленьких домиков, поставленных в отличном месте) до Винди-Гап. Дальше следует спуск метров на пятьсот-шестьсот к необозримым равнинам Серенгети. Остальная часть окружной дороги — от развилки у Уилкиз-Пойнт на север вдоль восточной кромки до маленького селения Наиноканока — куда менее надежна.
Мы исследовали этот периметр, насколько позволяли условия. Первые дни дул северо-восточный ветер, поэтому нас больше всего интересовал путь до Наиноканоки. Чем ближе к этому селению мы стартуем, тем продолжительнее будет наш полет над кратером. К сожалению, Наиноканока уже много месяцев была недоступна для легких машин, не говоря уже о тяжелых грузовиках, причем последняя побывавшая здесь машина оставила колею до полуметра глубиной. Правда, самые скверные места можно было объехать лесом. Но километрах в тринадцати от Уилкиз-Пойнт дорогу залила заблудившаяся речушка. Она была не такой уж глубокой, однако нанесла слишком много грязи, чтобы мы ее могли форсировать, а объезда здесь не было очень уж круто. Как говорится, приехали…
Конечно, если очень захотеть, можно пробиться на лендровере или «джипси», но баллоны не провезти. Кстати, при зарядке в Найроби немного не дотянули до исходного давления, поэтому для полета над Нгоронгоро нам требовалось шестьдесят баллонов. Другими словами, два нагруженных доверху пятитонных грузовика. Если бы можно было сделать шестьдесят ездок на лендровере. Но почти трехметровые баллоны слишком далеко торчали бы сзади из кузова. А речушка, о которой я говорил, была непосильным препятствием для двух груженых пятитонок. Спуститься с ними по скальной дороге вниз и пересечь кратер по дну мимо нашего лагеря этот вариант тоже был неосуществим. И наконец, негде было взять рабочих, чтобы перенести баллоны в устраивающую нас точку с наветренной стороны кратера: ведь на каждый баллон требовалось по пяти человек.
Словом, разведка нас огорчила, но мы во всяком случае выяснили, что осуществимо, а что из лондонских наметок придется похерить. Только два места годились для старта. Одно — площадка под названием Салех в шести с лишним километрах к северу от Уилкиз-Пойнт, около цифры «3», если представить себе кратер в виде циферблата, где «12» обозначает север. Другое — в трех километрах западнее Винди-Гап, возле условной цифры «9». В оба места можно было проехать по дороге. И оба вполне отвечали нашим требованиям. Может показаться странным, что для старта подобрали площадки, лежащие в диаметрально противоположных точках, но в это время года в кратере ветры дуют либо с запада, либо с востока, с небольшим сдвигом к северу. В день прибытия баллонов дул западный ветер. Поэтому грузовик вместе с нанятой на месте бригадой рабочих был направлен на площадку в районе Винди-Гап.
Во время предварительных рекогносцировок нас занимали не только вопросы аэронавтики. Мы продолжали съемки. У нас имелось около восемнадцати километров черно-белой шестнадцатимиллиметровой пленки, а кратер изобиловал фотогеничными объектами. Ален набил себе руку на таких съемках и достиг немалого совершенства. Вот один типичный для него прием: вы видите в кадре какое-то животное; вдруг камера самую малость сдвигается — перед вами животное уже совсем другого вида. Разнообразная фауна кратера, где перед носом у льва проносились ржанки, а семейство шакалов оказывалось в окружении антилоп гну, вполне позволяла делать такие трюки.
К тому же Ален был превосходным звукоподражателем. Если взвизгнуть, подражая детенышу носорога, можно приманить кого-нибудь из его родителей. Дергая губами и подозрительно глядя по сторонам, он (или она) осторожно направлялся к источнику звука. И тогда вы сможете, во-первых, с расстояния в несколько метров рассмотреть каждую складку на жесткой коже носорога, во-вторых, очутиться в такой позиции, что он уже никак не промахнется, если пойдет в атаку.
При мне Ален успешно применил свой талант звукоподражателя для съемки шакалов. Два храбрых шакаленка неподвижно сидели перед норой, озабоченно поглядывая на подъехавшую машину. Было очевидно, что любой незнакомый звук вроде жужжания камеры заставит их опрометью броситься в укрытие. Да и вообще снимать их в таких напряженных позах неинтересно. Ален посмотрел вокруг, обнаружил мамашу, прицелился в нее камерой и как-то по-особенному пискнул. Она встала и затрусила к норе. Одновременно застрекотала камера. Возле норы, где путь к отступлению был обеспечен, мамаша остановилась, и ее тревога прошла. Глядя на мать, осмелели и детеныши, бросились к ней, затеяли возню, кусали ее за уши и тузили друг друга, не обращая никакого внимания на камеру, которая не преминула запечатлеть эту сцену.
Такие эпизоды — и многие другие — операторы называют лирикой. Однако, снимая животных, мы сплошь и рядом сталкивались с эпизодами совсем другого рода, еще не получившими обобщающего названия. Если две зебры трутся мордами или любовно щиплют друг друга за холку, камера работает на всю катушку, запечатлевая звериные нежности. Но если одна из зебр вздумает мочиться, или испражняться, или — еще того хуже — взобраться на другую, оператор с воплем отчаяния прекращает съемку. Сам он отнюдь не против всех этих естественных отправлений, однако их не принято включать в фильмы, рассчитанные на массового зрителя. Положение в общем-то довольно нелепое.
Поэтому однажды вечером после ужина мы разработали проект кинокомпании с более реалистическим уклоном и решили назвать ее либо «Мутьфильм», либо «Гиена двадцатого века». В середине вступительного кадра вместо хорошо известного зрителям рыкающего льва у нас будет гиена, которая, усмехаясь, грызет чью-то кость. Под стать этой новой идее и в противовес давно всем осточертевшему сентиментальному вздору наш ведущий — желательно с американским акцентом — будет комментировать совсем иначе, чем это было принято до сих пор.
«Итак, перед вами Гарри Гиена. Бедняжка, он явно проголодался. Ему бы сейчас подзакусить, подкрепиться чем-нибудь. Стойте, что это приметили его хитрые черные глазки, почему из пасти слюна веревкой? Ах, вот в чем дело: он смотрит, как рождается детеныш гну, его любимое блюдо. Ну вот, потопал, спешит, как бы не упустить лакомый кусочек. Бедняга, совсем запыхался. Успеет — или этот подлый убежит от него? Успеет?.. Успел! Ух ты, как щелкнули его челюсти! Посмотрите снова на нашего Гарри, какой он счастливый. Хруп, крак, треск — как он управляется с этими сладкими косточками! Ну вот, набил свой животик, теперь мы можем и проститься с нашим Гарри».
