В сооружении гигантских запруд, например 80 или 100 м длиной, участвуют многие поколения животных. Но работоспособность каждого индивидуума просто невероятна: запруда длиной 1,5 метра и высотой 0,8 метра может быть сооружена парой строителей всего за одну ночь. Плотина длиной 15, высотой 1,5 и шириной в основании 2 метра возводится самое большее за три недели.
Бобр переносит без всякого усилия шести-семиметровое дерево при толщине ствола 12–15 сантиметров. Существо весом 20 килограммов тащит с видимой легкостью груз весом 30–35 килограммов на суше и 40–50 килограммов в воде…
Сооружение плотин повсюду происходит с августа по октябрь.
„Весной, — как уточняет мне доктор Хей, — бобры не озабочены ни строительством, ни даже ремонтом своих плотин. В это время всегда много воды от таяния снегов, так что они могут не беспокоиться о том, что вход в их хатку окажется вне воды. Их бассейн всегда полон по самый край, несмотря на бреши, которые ледоход может проделать в плотине. У них на ремонт все лето впереди. Время их не поджимает“.
Бобры „запрограммированы“ на сооружение своих плотин так же, как на строительство жилищ. Во всех этих работах доля разума пренебрежимо мала. Животные переделывают свои запруды без всякой необходимости, лишь в силу чисто инстинктивного импульса. Иногда они сооружают плотины на прудах, уровень которых остается неизменным в течение ряда лет. И они совершают время от времени потрясающие ошибки: разве не зарегистрированы случаи, когда бобры сооружали запруду выше своей хатки?
Лепет новорожденных, сосущих мать
В это утро солнце светит вовсю. Мы предпринимаем генеральный обход бобровых хаток, которые мы отметили прошлой осенью на озере Фостер и вокруг него. Экипаж „Калипсо“, усиленный присутствием доктора Хея, исполнен единодушного энтузиазма, как если бы мы решили навестить друзей после долгой, очень-очень долгой разлуки. Что идет хорошо, а что плохо, какие новости у родителей, не больны ли дети, увеличились ли семьи или, наоборот, чья-либо смерть повергла их в траур, — вот что нам не терпится узнать.
Большинство хаток, которые мы посетили, имеют вид прекрасных преуспевающих домов. Их обитатели запасли пищи вдоволь и благополучно пережили зиму. Ярким днем большие и маленькие бобры прячутся там и сям, отдыхая, — целую ночь напролет они гуляли и паслись на богатых травами прибрежьях, которые подарила им весна.
Время от времени, однако, мы замечаем животное, которое весна заставила изменить ночному образу жизни. Сильный удар хвостом по воде — и оно исчезает, обрызгав нас грязью.
Ги Жуас, наш звукооператор, выдвинул идею прослушать некоторые хатки, введя микрофоны в отверстия для вентиляции, устроенные бобрами.
Подобно человеку, бобр изменяет свое окружение для того, чтобы жить.
Что же там происходит?… Он надевает наушники, и при первой же попытке лицо его расплывается в улыбке. Вместо ответа на вопрос, который я ему задаю, он протягивает мне наушники, я надеваю их и тотчас же разделяю радость Ги: в глубине хатки отчетливо слышатся звуки, производимые всей семьей, — ворчанье взрослых, возня малышей — все, вплоть до причмокивания новорожденных, сосущих мать. Успех нас окрыляет. Мы пойдем „пошпионить“ к хатке, которую усердные бобры заняли прошлой осенью.
Весеннее купание Ги Жуаса и Бернара Делемотта. Бобр поплывет сейчас к своей хатке вблизи от берега.
Когда мы подплываем туда на зодиаке, нас уже поджидает Бернар Делемотт. Тот энтузиазм, с которым бобры запасали себе провизию на зиму и чинили хатки, заставляет ожидать и тысячи свидетельств их весенней активности: поваленные деревья, кучки свежей надерганной травы, пахучие горки, срезанные ветви и т. д. Однако ничего подобного нет.
Ги Жуас просовывает микрофон в одно из вентиляционных отверстий. Ни звука. Он снимает наушники, и все мы по очереди их надеваем. Но в глубине хатки, там, где должны были бы лепетать новорожденные, царит тишина, ужасающее молчание.
Я говорю, что, по-видимому, дом этот покинут уже довольно давно. Доктор Хей отвечает, что, если бобры оставили его посреди зимы, ни один из них не имел ни малейшего шанса выжить.
Для очистки совести мы решаемся раскрыть хатку сбоку. Бернар и Иван с предосторожностью разбирают часть купола, ветку за веткой, слой цемента за слоем: а вдруг внутри кто-нибудь есть? Может быть, они все же выжили, несмотря ни на что? (В человеческом сердце надежда теплится до последнего.) Волнение, переполняющее нас, много сильнее, чем нетерпение археологов, ожидающих, когда снимут крышку с еще неведомого саркофага.
Сквозь отверстие в хатке мы видим сначала гнездо из обглоданных ветвей, а уже затем замечаем вытянутые тела бобров. Все они мертвы.
Умерли от голода. Они обглодали до древесины внутренние стенки хаты. Здесь самка и два молодых бобра, два годовика — жалкие трупики, страшно исхудалые. У матери почти нет плоти под шкурой: она весит всего лишь 15 килограммов, а должна была бы по норме тянуть на 25–30… Ее тусклая шерсть и маленькие открытые глазки с застывшим в них выражением тоски достаточно говорят за то, что она боролась до конца, чтобы высвободиться из своей ледяной тюрьмы. Причина этой трагедии очевидна — мы обнаружили тоннель, который ведет в воду из центральной жилой камеры.
«Вот это и есть аномалия природы, которая редко, но встречается, — объясняет доктор Хей. — Как правило, бобры превосходно рассчитывают свои постройки: но и им случается ошибаться. Они могут оказаться под тем деревом, которое сами же подсекли, или построить плотину выше своей хатки… Здесь они соорудили свое жилище на скалистом берегу озера. Они плохо рассчитали глубину, до которой вода промерзает зимой. А так как берег здесь скалистый и твердый, то когда вода замерзла, стало совершенно невозможно вырыть новую галерею между их хаткой и запасом пищи. Эта „пищевая постель“, которую они с такой любовью сложили прошлой осенью, оказалась недостижимой для них. Они умерли от голода — ведь бобры не впадают в зимнюю спячку».
День, который начался такой радостью — слышать, как сосут мать новорожденные бобры, — окончился так печально…
Однако еще один вопрос возник в ходе этой вылазки: в злосчастной хижине, которую мы исследовали, должен был быть самец. По крайней мере один самец всегда наличествует в хатке бобров.
А этот, куда же он делся? Умер от болезни или погиб по несчастной случайности вне хатки, еще до того, как лед заковал озеро? Или же он оказался в ледяном плену вместе со своей семьей и в одиночку попытался выбраться наружу? И если это ему удалось — для чего ему пришлось прогрызть лед более чем метровой толщины, — то куда же он отправился? И почему самка и малыши не последовали за ним? Слишком много вопросов, на которые нет ответа. Может быть, его просто убил траппер еще в конце прошлой осени?
