— Прощай, Седов, прощай, суровая страна!“
■
Ледокол „Седов“. Стою на баке и смотрю, как перевертывающиеся от ударов форштевня облепленные бурыми водорослями льдины сбивают краску. После каждого удара появляются широкие царапины на сделанной Володей Дьяконовым в Архангельске, перед отходом на архипелаг, надписи на носу:
„ГЕОРГИЙ СЕДОВ“.
До Северной земли льды, пожалуй, совсем сотрут ее. Ничего, — в Архангельске сделаем новую. Память о смелом лейтенанте, отдавшем жизнь архипелагу, не исчезнет.
Советский ледокол „Седов“, третий раз сокрушающий льды у берегов архипелага, служит живым памятником ему.
В 1929 году „Седов“ ходил Британским каналом искать на расположенном у северного полюса море королевы Виктории могилу Седова.
Второго февраля 1914 года Пинегин записал в свой дневник поэму о полярных просторах:
„Без промедления, без торопливости
Мне шепнуло сквозь ночь —
И явственно перед рассветом
Пролепетало мне тихое слово
Пленительное: Смерть.
(Уот Уитмен.)
„Второго февраля — пасмурный рассвет.
Седов с утра ушел на разведку, в половине двенадцатого вернулся.
Дорога тяжела. Вчерашняя буря намела большие сугробы. Снег еще не успел затвердеть. С лицом бледнее обыкновенного Седов поднялся на корабль. В полдень Седов вышел в кают-компанию с приказом.
Визе прочитал приказ вслух. Власть начальника Седов передавал Кушакову, руководство научными работами — Визе.
Седов несколько минут стоял с закрытыми веками, как бы собираясь с мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался едва заметный стон, а в углах сомкнутых глаз сверкнула слеза. Седов с усилием овладел собой, открыл глаза и заговорил сначала отрывочно, потом спокойнее и плавнее. Голос затвердел.
— Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждал меня относительно здоровья. Это правда, я выступаю в путь не таким крепким, как хотелось бы в этот момент. Сейчас мы начинаем первую попытку русских достичь полюса. Но я прошу, не беспокойтесь о нашей участи. Если я слаб, спутники мои крепки. Если я не вполне здоров, то посмотрите на уходящих со мной: они так и пышут здоровьем. Даром полярной природе мы не сдадимся!
Седов помолчал.
— Совсем не состояние здоровья беспокоит меня, а другое: выступление к полюсу без средств, на какие я рассчитывал. Сегодня для нас и России великий день. Разве с таким снаряжением надо итти к полюсу? Вместо 80 собак у нас только 20. Одежда изношена, здоровье надломлено.
Седов старался в конце речи ободрить больных цынгой.
— Жизнь теперь тяжела; стоит самая суровая пора. С восходом солнца исчезнут все ваши болезни. Полюсная партия вернется благополучно, и все мы тесной семьей, счастливые сознанием исполненного долга, вернемся на родину.
Все стояли в глубоком молчании. Я видел, как у многих навертывались слезы. После прощального завтрака Седов встал первым:
— Нужно итти!
Все, способные двигаться, под лай и завывание рвущихся собак пошли на север. В мглистом воздухе глухо стучали пушки. У северного мыса Гукера, в семи километрах от „Фоки“, мы простились с уходящими на полюс.
— Так до свиданья, а не прощайте!
— Да!
Еще несколько салютов из револьвера, и темные полоски трех нарт стали таять в сгущавшейся темноте великого ледяного простора…“.
Месяц спустя, шестого марта в дневнике Пинегина имеется такая запись:
„После утреннего кофе мы собрались, как все эти последние дни, — стрелять нырочков в полыньях: но, заспорив, задержались.
Штурман махнул рукой на спорщиков и, закинув за спину винтовку, вышел. Через пять минут он вбежал с искаженным лицом.
— Да что же это такое! Георгий Яковлевич возвращается. Нарта с севера идет.
Выбежав, в чем были, остановились у метеорологической станции. Нарта миновала мыс. Только одна нарта. И около нее только два человека. Впереди собак шел Линник; сзади, поддерживая нарту с каяком, — Пустошный. Седова нет.
— Где начальник?
— Скончался от болезни, не доходя до Теплиц-Бая. Похоронен на том же острове.
Линник и Пустошный — с черными обмороженными лицами без улыбки, изможденные, исхудавшие, откинули назад капюшоны малиц…“.
■
У острова Елизаветы цынга окончательно надломила силы Седова. Тогда он приказал матросам Линнику и Пустошному привязать себя к нартам и продолжать гнать собак на север. Приходя в себя из полузабытья, Седов хватался за компас. Он все боялся, чтобы матросы, воспользовавшись бредом, жалея его, не повернули обратно. На их уговоры итти обратно в бухту Тихую Седов упрямо повторял:
— Мы должны итти к полюсу. Мы должны…
В начале марта Линник и Пустошный разбили лагерь на льду пролива между островами Карла Александра и Землей Рудольфа.
Разыгравшаяся сильная весенняя пурга со снегом задержала их на одном месте на несколько дней.
В одну из ночей, в пургу, Седов умер.
Линник и Пустошный повезли тело Седова на нартах. Они хотели достичь зимовья в Теплиц-Бае, отдохнуть в нем и, взяв провианта, доставить труп Седова на „Фоку“. Полынья, встретившаяся на пути западных берегов Рудольфа, заставила изменить принятое решение итти в Теплиц-Бай. Путешествуя с больным Седовым, оба выбились из сил. У Пустошного шла горлом кровь, он часто падал в глубокие обмороки.
Положив труп Седова в брезентовый мешок, матросы похоронили его у подножия одного из высоких мысов. По всем приметам, рассказанным ими, это был мыс Бророк.
Штурман растерянно посмотрел на Воронина.
— Владимир Иванович, — повертел он в пальцах циркуль, — Владимир Иванович… — тут он запнулся, — английская лоция больше не действует.
— Как не действует? — вспылил тот. — Что вы говорите глупости! Это самое точное описание архипелага.
— Да, но все-таки она недействительна, — уже более уверенно повторил штурман. — Мы вышли из пределов существующих лоций.
Воронин недоверчиво проверил вычисления штурмана.
— Совершенно верно! — удивленно проговорил он. — В таком случае разрешите вас поздравить: на вашей вахте установлен рекорд свободного плавания в полярных морях.
Это случилось ровно год, без нескольких дней, назад.[13] В это утро, 21 августа 1929 года, „Седов“ стоял, упершись носом во льды Полярного бассейна. Белыми девственными снегами они уходили до самых краев прозрачного стеклянного горизонта. Это были льды полюса. До полюса было немногим больше пятисот километров. Где-то в этих льдах лежала лиственница с инициалами Нансена и Иогансена. Ледокол „Седов“ был ближе к полюсу, чем давший ему имя человек. Да, впереди были вечные льды полюса; а за кормой в подзорную трубу виднелась чистая вода. Там было море королевы Виктории.
