Вот поэтому-то во Франции так много лихачят. И опять все дело в образе жизни.
Мне, французскому автомобилисту, невероятно важно куда-нибудь приехать. Мне надо спешить на работу, чтобы оказаться у кофеварки одновременно с хорошенькой новой сотрудницей, прибыть в свой дачный домик к ужину и добраться в универсам до его закрытия. Вы же, другой водитель, пешеход, светофор, мешаете мне вести полноценную жизнь. Берегитесь, вот я.
Прогулка по тротуару с merde
Такая же картина наблюдается и с собачьими экскрементами. Почему я, владелец собаки, должен тратить свое драгоценное время на то, чтобы убирать после нее или отводить пса туда, где в его экскременты никто не сможет вляпаться? Я не хочу, чтобы собака гадила в моей гостиной или прямо перед моей дверью, поэтому я веду ее к двери моего соседа, где она облегчается, после чего мы возвращаемся домой, и я веду прежний образ жизни.
Некоторые тактичные парижане, владельцы собак, все же пытаются что-то сделать. Они выгуливают своих chiens[276] на прелестных пешеходных улицах, где шум и вибрация от проезжающих машин не оказывают травмирующего действия на пищеварительную систему домашнего любимца. И то, что дворники убирают улицы, где запрещено движение транспорта, не так часто, не беда для хозяина собаки. Наоборот, собака, увидев следы пребывания своего собрата или сестры, ощутит бо́льшую раскованность и скорее облегчится.
Впрочем, многие владельцы собак предпочитают появляться на улице после того, как по ним пройдут уборщики улиц. Для высокохудожественного творчества некоторых псин требуется совершенно чистое полотно.
Сейчас часть хозяев и впрямь убирает за своими питомцами, но даже в богатых районах можно увидеть загаженный тротуар, хотя уборщики и появляются здесь каждый божий день. Прогулку по узкому тротуару можно сравнить с одной из тех танцевальных игр, где надо наступать на загоревшийся квадрат, но ни в коем случае не на коричневый.
Когда я обосновался в Париже, то первое время каждый день вляпывался в то, во что не следовало. Я почти не сводил глаз со своих ног, напоминая хронически застенчивого поклонника обуви.
Также я взял за правило отыгрываться на хозяевах собак. Я работал тогда в аристократической части города, возле Елисейских полей, и нашел способ, правда совершенно неэффективный, получать моральное удовлетворение: я говорил дамам в меховых пальто, которые позволяли своим пуделям оправляться посреди тротуара: «Il ne faut pas chier sur le trottoir, Madame» («Нельзя гадить на тротуар, мадам»).
Забавно было наблюдать, как они ошарашенно отскакивают в сторону, но тогда я конечно же еще не постиг отношения французов к тонкостям вежливого обращения, поэтому, вместо того чтобы пересмотреть собственное поведение, мои жертвы обижались на мою грубость. «Franchement,[277] – задыхаясь от негодования, обычно говорили они, – какие же вы, англосаксы, нецивилизованный народ».[278]
Все наладилось, когда я научился основам тактики выживания. Или, если точнее, когда я осознал, что по умению не вступать туда, куда не надо, я стал настоящим парижанином. Роузи, одна из моих английских подруг, приехала ко мне в гости на выходные. В конце субботнего утра она осмотрела подошвы своих кроссовок, сравнила их с моими и спросила, как мне, черт подери, удалось никуда не вляпаться. Я признался, что не имею понятия. Во второй половине дня, когда мы гуляли по городу, я стал следить за своими ногами и обнаружил, что они действуют заодно с моими глазами. Мои глаза постоянно осматривали тротуар на пятьдесят ярдов вперед, ища на горизонте «собачью радость». Заметив вдали некое подобие Монмартра, только в миниатюре, они (глаза) предупреждали ноги, и те, когда мы подходили к наваленной собакой кучке, ловко огибали ее. Я всегда был начеку. Роузи же, поскольку ее глаза постоянно рыскали по улицам в поисках признаков средневековой архитектуры, оценивали мужские ягодицы или высматривали магазины одежды, постоянно куда-то наступала. Я показал ей свой прием, и ее обувь, о чудо, долго оставалась чистой, особенно в воскресенье, когда магазины одежды закрыты и количество отвлекающих факторов сведено к минимуму.
Французы – нация философов. Они постоянно произносят «С’est la vie» и говорят о raison d’être[280] всего сущего. Или, более скептически, – «je ne sais quoi».[281] Поэтому нет ничего удивительного в том, что Франция подарила миру несколько весьма авторитетных мыслителей.
Она породила Декарта, прославившегося фразой «Я мыслю, следовательно, я существую», но чьим основным достижением стало представление об относительности знания. Думаю, это используют все строители в мире, когда вы спрашиваете их, когда же они наконец закончат свою работу.
Также есть еще Руссо, который родился в Швейцарии, но философствовал в основном во Франции. Боюсь, это он спровоцировал споры вокруг субсидий европейским фермерским хозяйствам, придумав «благородного дикаря» – этакого честного, неиспорченного крестьянина, понятия не имевшего о том, что можно подать фальшивую заявку на предоставление дотации.
Впрочем, наибольшим вкладом французской философии в мировую мысль был экзистенциализм. Это по своей сути интеллектуальное оправдание нелюбви к своему соседу либо по меньшей мере отрицание его (соседа) значимости. Экзистенциалисты утверждают, что на свете нет таких вещей, как нравственность и абсолютная истина, а также что жизнь абсурдна и бессмысленна. И в самом деле, ничего не имеет значения, поэтому неважно, пройду ли я перед вами вне очереди или нет. А вот и другой пример. Находясь в ресторане, спросите мужчину за соседним столиком, почему он пускает дым в ваш луковый суп. Если услышите в ответ: «Не знаю, но это и не важно, ибо жизнь, в сущности, не имеет смысла», – рядом с вами точно сидит экзистенциалист.
К числу самых известных представителей данного течения относится Альбер Камю, автор «L'Etranger»,[282] экзистенционального романа, где герой столь наплевательски относится к своим ближним, что совершенно без всякой причины пристреливает одного из них.
Впрочем, самой крупной звездой на небосклоне экзистенциализма был, разумеется, Жан-Поль Сартр, написавший «Huis Clos» (в переводе «При закрытых дверях» или «Безвыходность»), где двух женщин и одного мужчину отправляют в ад и заключают навечно в одном помещении. Понятно, они действуют друг другу на нервы, что дает Сартру сделать вывод: «Ад – это окружающие». Если это не прекрасное основание для того, чтобы пускать дым в чужие тарелки, то я, право, не знаю, что же это тогда.
