— Этот твой.
Я твердо помнил только про йод и обезболивание. Кое-как открыл пациенту рот, кое-как смазал его йодом и сделал укол. Бедняжка глядел на меня, как на крокодила, отчего руки у меня дрожали еще сильнее. Теперь надо было ждать, пока подействует заморозка. Я не знал, куда себя девать. Мастер Шэнь вручил мне сигарету и завел светскую беседу: кто родители, есть ли братья-сестры… Сигарета закончилась. Беседа тоже. Язык онемел. Надо драть. Но как? Больной открыл рот. Я нашел зуб. Но оказалось, что в лотке много щипцов. Я побледнел, отошел к мастеру Шэню и шепотом спросил, какие брать. Он привстал, мельком заглянул жертве в рот и поинтересовался, какой зуб я желаю вырвать. Я ткнул пальцем. Наставник показал мне нужные щипцы, после чего плюхнулся обратно на стул и погрузился в газету.
Избегая смотреть подопытному в вытаращенные глаза, я опять нашел зуб, наложил на него щипцы, и — о чудо! — зуб вывалился сам.
Но следующему больному я сломал зуб. Тут пришлось потрудиться мастеру Шэню — удалять корень гораздо труднее, чем целый зуб. Однако потом я научился управляться и с корнями, и для мастера Шэня начались золотые деньки.
Я работал конвейерным методом: одновременно сажал в два кресла двух больных, одновременно обрабатывал их йодом и новокаином, выкуривал сигарету, спрашивал, онемел ли язык и почти одновременно драл им зубы.
Мы с мастером Шэнем работали без сучка и задоринки — я драл зубы, он заполнял истории болезни и выписывал рецепты. Сам он брался за щипцы только в сложных случаях, которых становилось все меньше.
Когда много лет спустя я стал писателем, западные журналисты удивлялись, как это я работал стоматологом, имея за плечами только среднюю школу. В конце концов я придумал ответ:
— Я был «босоногим врачом».
«Босоногих врачей» изобрели при Мао Цзэдуне. Выбирали крестьянина пограмотнее, проводили коротенький инструктаж, давали аптечку и посылали лечить односельчан. Тяжелых пациентов отправляли в больницу. «Босоногими» врачи назывались потому, что медициной занимались в свободное от работы в поле время. А по заливным рисовым полям ходят босиком.
На самом деле это ответ неточный. Хотя по уровню медицинских знаний мы никак не различались, все-таки я работал в настоящей поликлинике. Просто я не знал, как еще объяснить. А теперь знаю. Я был липовым зубным.
18 ноября 2009 года
Изначально соответствующее китайское слово значило «покачивание», например, так могли сказать о рыбачьей лодке или о листьях на ветру. Потом оно стало употребляться в просторечии и означать мошенничество, бахвальство, демагогию, провокацию, вранье, очковтирательство, розыгрыш…
Сегодня понятие «мухлеж» популярно в Китае не менее, чем «липа», но если «липа» вышла из народной гущи, то у «мухлежа» есть автор — это Чжао Бэньшань, знаменитый комик с северо-востока Китая. В сценке «Как продать костыли» он говорит: «Я могу так намухлевать, что прямой станет кривым, дохлый живым, болтун станет заикаться, бегун станет спотыкаться!» И действительно внушает здоровому человеку, что тот хромой, и раскручивает его на покупку плохих и дорогих костылей.
После того, как этот номер показали в самой рейтинговой передаче китайского телевидения — новогоднем концерте, по всей стране «мухлежом» стали называть то, что раньше называли мошенничеством, хвастовством, подстрекательством, издевательством, надувательством. Причем, в отличие от этих неодобрительных слов, «мухлеж» звучит вполне невинно и нейтрально.
Поэтому он не сходит с нашего языка, говорим ли мы о политике, истории, экономике, культуре, чувствах, желаниях, воспоминаниях. И помогает нам оправдывать обман.
В конце пятидесятых годов председатель Мао отправлял врачей и медсестер в бедные деревни бесплатно лечить крестьян от шистосоматоза — заболевания, вызываемого червями — кровяными сосальщиками.
Мой отец жил тогда в прекрасном городе Ханчжоу. В своей жизни он учился только шесть лет — три года в традиционной школе на дому у учителя и три года в университете. Остальное он выучил сам, когда служил фельдшером у коммунистов во время гражданской войны. Когда отряд переходил с места на место, отец по дороге читал словарь. Вернувшись в Ханчжоу, он стал работать медбратом в местной больнице, где познакомился с медсестрой — моей мамой. Под ее руководством отец подготовился к экзаменам по физике, химии и математике и поступил на медицинский факультет. После окончания он мечтал стать хирургом, но его распределили на санэпидемстанцию.
Отец решил, что должность начальника отряда по борьбе с шистосоматозом — первый шаг на пути к занятию хирургией. Дойдя до района Цзясин, он покинул отряд и попробовал устроиться в местную больницу. Но руководство видело его не врачом, а завучем районного медучилища. Тогда отец перебрался в маленький уезд Хайянь, где его наконец приняли хирургом в только что организованную больницу.
Он там преуспел: в день удалял селезенку четырем-пяти больным шистосоматозом. Это сложная операция, на которую в больших больницах тратят часов семь, причем производит ее завотделением. Отец, набив руку, управлялся за три.
Мы с братом оставались с матерью, в Ханчжоу. Ей не хотелось уезжать из прекрасной больницы, из замечательного города, с берегов озера Сиху.
Каждый день, вырезав несколько селезенок, отец приходил из операционной в свой маленький кабинет и на бланках рецептов писал маме письма о том, как прекрасен уездный город Хайянь. Когда я вырос, уехал из дома и стал сам получать от отца письма, то узнал, что на бумаге он весьма красноречив. В конце концов мама поверила, что задрипанный Хайянь — уменьшенная копия прелестного Ханчжоу, древней столицы Китая. Она решилась ехать с нами в Хайянь. Это был героический поступок — мы навсегда прощались с ханчжоуской пропиской.
Мне было три года, и я ничего не помню, но представляю себе мамино отчаяние, когда она вышла из хайяньского вокзала и увидела, что это место не имеет ничего общего с райским уголком из отцовых писем. Свои впечатления она всегда описывает одной фразой:
— Ни единого велосипеда!
При воспоминании о нашей недолгой, но прекрасной жизни в Ханчжоу на ее лице появляется выражение блаженства. В детстве Ханчжоу был для меня городом утраченного счастья. Раньше разговоры о переезде в Хайянь мама заканчивала словами:
— Это отец нас обманул!
А теперь говорит:
— Это отец намухлевал!
В прошлом году, за десять дней до открытия Олимпиады, местная газета писала: «В августе Пекин станет самым оживленным городом Земли. Сюда съедутся не только лучшие спортсмены, но и богатейшие люди мира. Среди них Билл Гейтс. Этот гигант программного обеспечения, вложивший миллиарды долларов в благотворительность, на этот раз поселится не в гостинице, а в традиционной китайской усадьбе, возведенной на крыше небоскреба. Отсюда он сможет любоваться лежащими внизу бассейном „Водяной куб“ и стадионом „Птичье гнездо“… В усадьбе два яруса, площадь — семьсот квадратных метров. „Эти усадьбы не предназначены для продажи. Мы их сдаем как минимум на год. Плата — сто миллионов юаней в год“, — пояснила нам госпожа И из компании, владеющей недвижимостью». Далее госпожа И рассказала о неслыханной щедрости Билла Гейтса, а еще больше — о превосходных качествах постройки. Она «напоминает царственного белого дракона», а место для нее было выбрано «великим мастером фэншуй». Оказывается, хотя миллионеры (госпожа И не вправе называть имена) наперебой изъявляют желание снять апартаменты, еще есть возможность поселиться рядом с Гейтсом. «Но сначала нужно прислать нам информацию о своей компании. Если ваша заявка будет утверждена, вы сможете осмотреть усадьбу, и только тогда будет решаться вопрос о соседстве».
