Немного позднее рабочие решили самостоятельно запустить некоторые заколоченные фабрики. Владельцам, бросившим их на произвол судьбы, это не понравилось, они подали на рабочих в суд. Хозяева и банки хотели продать активы (станки и материалы), чтобы срубить немного денег. В некоторых случаях рабочим удалось отстоять свое право поддерживать производство: похоже, судьи иногда ставили занятость выше быстрого заработка. И теперь несколько фабрик, работавших без начальства, начали платить налог на собственность и понемногу вылезать из долгов. На странице слева — кадр из документального фильма Наоми Кляйн «Захват».
© Andres D'Elia. All rights reserved
Теперь такое развитие событий может вдохновить некоторые американские предприятия: скажем, газеты, погрязшие в долгах из-за передачи инвестиционным фондам и вынужденные объявлять о банкротстве. Остается только гадать, способны ли работники этих предприятий (или даже заводов в Детройте) сохранить производство самостоятельно. На выборах 2003 года президент Менем, поддерживавший владельцев фабрик, в итоге отказался от продолжения гонки, так что президентом стал Нестор Киршнер. Сейчас президент Аргентины — жена Киршнера, изображенная здесь с Мерседес Соса. Времена меняются — и здесь, и в Штатах.
Мерседес Соса и Кристина Фернандес де Киршнер. Фотография Creative Commons Attribution 2.0 License. Источник: официальный веб-сайт президента Аргентины
Когда я лечу на север, по салону самолета разносится гундосый «американский» акцент. Я направляюсь в Майами на самолете «Американ эйрлайнз». Голоса несут уверенность, превосходство (их звучание не выдает особой гибкости, отзывчивости и непредвзятости). После мягких, чувственных гласных Латинской Америки этот, мой собственный язык кажется резким, жестоким, авторитарным.
Не самое дружелюбное место по отношению к велосипедистам, хотя множество городов Юго-Восточной Азии так и кишат скутерами, развозчиками продуктов на мотоциклах и такси на мускульном ходу. Наверное, я ценю перспективу, которая открывается с велосипеда, даже больше, чем могу осознать. Эта привычка проникла глубже, чем мне кажется. Что ж, еще мне известно, что Манила довольно плотно заселена (в отличие от Лос-Анджелеса или Мехико), и хотя кое-какие достопримечательности и дальние районы расположены довольно далеко, велосипед поможет мне добраться до всех основных пунктов. Я могу исследовать город, не полагаясь на заранее составленный маршрут, даже если успел почитать о достопримечательностях и загодя договорился о встречах.
Зачем я приехал в Манилу? Лучше всего на этот вопрос ответят две цитаты: первая — из книги Джеймса Гамильтона-Патерсона «Американец», одного из лучших описаний эпохи правления Маркосов: «Временами может показаться, что нашим миром управляют неисправимые фантазеры. Печальное зрелище: нации, не говоря уже об отдельных людях, изо всех сил лелеют свои заблуждения. То, что сначала выглядит как дальновидный прагматизм, на самом деле может оказаться попытками поддержать идеологию правящего режима, чья скрытая цель представляет собой не более чем стремление унять в каждом гражданине боль, напоминающую о несчастливом прошлом».
И вторая, из книги «Ворчание империй» Роберта Д. Каплана: «Точно так же, как блестящая поэзия и романы Редьярда Киплинга воспевали достижения британского империализма… американский художник Фредерик Ремингтон своими бронзовыми скульптурами и картинами маслом воспевает завоевание Дикого Запада… „Добро пожаловать в Страну Индейцев!“ — этот привычный рефрен я слышал от американских военных повсюду от Колумбии до Филиппин, включая Афганистан и Ирак… Война с Террором на самом деле — укрощение беспорядков на Диком Фронтире, на дальних рубежах страны».
Первая цитата, на мой взгляд, подытоживает поиск смысла в событиях давней (и современной) истории, а вторая говорит о живучей способности мифов и ярких образов оправдывать… ну, в сущности, что угодно.
Я прибыл в Манилу на рождественские праздники 2005 года с весьма конкретными намерениями. За несколько лет до того мне напомнили, что бывшая первая леди Филиппин, Имельда Маркос, частенько посещала дискотеки в конце 70-х и начале 80-х. Золотые денечки для дорогих клубов вроде «Студия 54», «Режинс», «Привиледж» и «Ле палас» (в Париже). Кроме того, на Филиппинах это была эра, хм-хм, правления хунты и жесточайшей цензуры. Будучи поклонником некоторых стилей клубной музыки того времени, я гадал, не служили ли те же записи «саундтреком» для людей, наделенных властью, — для той же Имельды? Быть может, историю таких людей можно рассказать, опираясь на танцевальную музыку той эпохи? Историю о власти, о страданиях, о любви и о высшем обществе? Что, если беззаботность, искристая радость и опьянение, которые несет эта музыка (и наркотики, с которыми она ассоциируется), соответствуют чувствам, возникающим при достижении высокого положения у власти? И что, если существует какая-то реальная история, подтверждающая эту мысль?
У меня была и другая цель, другая причина, чтобы заинтересоваться подобным проектом: мне хотелось понять, нельзя ли как-то увязать вместе ряд песен — как-то иначе, чем просто собрать их на один компакт-диск? Мне было любопытно, смогут ли песни в таком случае «вырастать» одна из другой, поддерживая и подкрепляя друг дружку? Почему бы и нет, если одни и те же персонажи будут появляться снова и снова. В подобном формате слушатель сможет получить дополнительный объем сюжета, развития жизней и чувств персонажа, поскольку одни песни будут дополняться другими. Песни, выстроенные в подобный цикл, смогут рассказать больше, чем простая сумма разрозненных элементов истории.
Я провел около года за чтением и исследованиями, так что вскоре окончательно прикипел к истории, в которой видел идеальное подтверждение мысли Гамильтона-Патерсона о том, что политика и история — нечто вроде персонального психологического спектакля. На Филиппинах общество четко поделено на классы, и Имельда, выросшая в побочной ветви влиятельного регионального семейства, после смерти матери воспитывалась служанкой по имени Эстрелла, которая была лишь немного старше ее самой. Будучи всего в шаге от того, чтобы войти в общество (но все же не совсем близкой к этому), Имельда с ранних лет таскала за собой тяжелый психологический багаж. Рисовавшаяся в моем изображении история отчасти должна была посвящаться изначальной близости этих двух женщин и их последующему отдалению, а отчасти — «классовой борьбе» Имельды: ее стремлению к принятию обществом и блестящему воплощению этого желания. Весь проект должен был повествовать о сплетении во внутреннем мире моей героини фантазий с личной болью и политикой: эта смесь, наложенная на драматические факты истории, могла бы высветить их по-новому.
