На территории древнего города сохранилось несколько дворцов, целый выводок медресе, минаретов и мечетей, бани, крытые базары, тюрьмы и жилые дома. Там не только музей – там и сегодня живут люди. На вершину холма проведены водопровод и электричество, ребятишки каждый день сбегают с холма в новый город, в школу, но не нужно даже закрывать глаз, чтобы представить, как по узким вертлявым улочкам, мимо многослойных кладбищ, мимо глухих глинобитных стен, мимо бирюзовых изразцов пролетали всадники хана, тянулись к крытому базару дервиши и нищие, семенили, прижимаясь к стенам, наглухо закрытые чадрой женщины, шествовали увенчанные тюрбанами муллы – и над всем этим по утрам господствовал пронзительный голос муэдзина.
Улочки здесь так узки, что карета, подаренная русским царем своему вассалу – хану, так и осталась стоять во дворце: она не вместилась бы ни в одну из них. Все время, идя по Ичан-Кале ощущаешь контраст между только что покинутым новым городом и заповедником. Там – буйная зелень, за которой и домов не видно, здесь – кусты и цветы только во дворах; там – на улицу смотрят окна, здесь – ни одного окна, только резные двери оживляют охристую монотонность кривых стен. Там – многообразие красок. Здесь – два цвета. Глина и синь изразцов. И все-таки город неповторимо прекрасен, многообразен, многолик, как многообразны на первый взгляд одинаковые, в самом же деле неповторимые хивинские изразцы.
…Вечернее солнце золотит стены, улицы погружаются в фиолетовую тень. Издалека, из парка, доносится буханье оркестрового барабана. В крепость приходит тишина, и кажется, что тесно сошедшиеся здания вспоминают прошлое.
Темными провалами аркад смотрит на город медресе Ширгази-хана. Хан вернулся из хорасанского похода с огромной добычей, со множеством рабов – их было более пяти тысяч. Рабы и строили медресе. А для того чтобы отличиться перед Аллахом, совершить богоугодное дело, хан обещал отпустить всех рабов на волю, как только строительство будет закончено. Рабы выполнили приказ хана: медресе было построено раньше срока. И тут-то хану стало жалко отпускать пять тысяч рабов. Он принялся придумывать им дополнительные работы, доделки в медресе, стал придираться к каждому кирпичу и изразцу. Рабы роптали, но выполняли приказы. Но наконец их терпение лопнуло. Когда хан пришел в медресе и придумал новую работу, рабы накинулись на него и растерзали.
А вот, горя в свете уходящего солнца блестящими поясами глазури, громадной высокой бочкой поднимается Кальта-минар – памятник тщеславию. Он должен был стать самым большим минаретом в мире. Все силы Хивинского ханства были брошены на строительство гиганта. Но хан умер, и преемники его предпочли тратить деньги на другие цели. Так и стоит посреди города странное сооружение, которое, даже неоконченное, поражает размерами и смелостью замысла.
А красивее всех в Ичан-Кали гумбез Пахлавана Махмуда – усыпальница ханов Кунградской династии. Голубой купол его кажется копией небосвода, и отражения облаков, как по настоящему небу, бегут по его бокам. Пахлаван Махмуд – богатырь Махмуд – был интереснейшим человеком. В его судьбе трудно найти что-либо общее с судьбами его жестоких преемников. Жил он более шестисот лет назад и прославился не войнами или набегами, а литературными и спортивными достижениями. Он известен как борец-профессионал и как поэт. Как борец, он не знал себе равных в Хорезме и выезжал бороться в Индию. Как поэт, он оставил нам диван на персидском языке.
Триста Кавказских гор истолочь в ступе,
обмазать девять куполов небес кровью сердца,
десять лет быть заключенным в подземелье легче,
чем провести мгновение с невеждой, —
писал он.
Но больше всего этот поэт и борец любил шить шубы. В крепости у него была скорняжная мастерская, и он завещал похоронить себя на ее месте. Тут и возвышается построенный через много лет мавзолей. А рядом – мавзолеи поменьше, гробницы, похожие на шалаши; в Хиве подпочвенные воды близки к поверхности, и потому испокон веку хоронили не в земле, а на земле, в склепе.
Громадный крытый рынок с куполами и глубокими нишами настолько просторен и прохладен, что и сегодня в нем размещаются магазины. Он не один в Ичан-Кале. Есть и другой. Налоги с него шли на пополнение ханской библиотеки, на эти деньги покупались священные книги.
Многочисленные медресе города были весьма богаты. Ханы не скупились на подарки богу. Например, медресе Ала-Кули-хана владело девятью тысячами гектаров орошаемых земель – богатство, ни с чем не сравнимое в пустыне.
Путешествие по городу приводит в узкий коридор, стены которого, кажется, смыкаются над головой. Это проезд между двумя дворцами. В один из них, тот, что находится против рынка, стоит войти.
Это крепость в крепости. Когда за тобой закрывается низкая резная дверь, оказываешься в темноте. Еще одна дверь. И сразу – другой мир. Кажется, даже воздух здесь иной, прохладнее, свежее, хотя внутренний двор и обнесен со всех сторон стенами.
Двор устлан плитами, кое-где плиты уступают место деревьям. Вокруг – галереи, подпираемые старинными резными колоннами. В галереи выходят двери дворцовых помещений – казны, гарема, тронного зала, комнат хана. И всюду голубые изразцы. Глазурь их прекрасна. Таких нет даже в славных керамикой Бухаре и Самарканде. «Цветы этих росписей, – говорил летописец, – служат образцами для весны».
Главный двор – не единственный во дворце. Если миновать несколько полутемных коридоров и залов, попадешь в другой, с мечетью и круглым возвышением посередине, похожим на лобное место. Здесь приезжавшие с поклоном туркменские и каракалпакские подвластные вожди ставили свои кибитки: они не любили комнат. Такое же возвышение находится и в главном дворе, у гарема. Говорят, там жила в кибитке одна из жен хана, кочевница.
Теперь во дворце музей истории. Он любопытен и поучителен. Рядом с орудиями палачей стоят изысканные вазы, тонкогорлые кувшины, висят расшитые халаты.
За столиком в большом зале сидит пожилой полный мужчина в тюбетейке и что-то не спеша рисует на листе бумаги. Это один из лучших мастеров хорезмийской резьбы. Когда в Ташкенте строили оперный театр, то мастера из всех областей республики съехались туда и оформили залы фойе. Один из них покрыт хивинской резьбой по ганчу.
Старые ремесла сейчас возрождаются. Старики учат в художественной школе резьбе по ганчу, чеканке, и немного странно видеть в магазине рядом с пылесосом покрытый чеканной вязью кувшин, форма которого тысячелетиями передавалась от мастера к мастеру.
А когда солнце спрячется за стеной, надо подняться на прощание на одну из сохранившихся башен, откуда виден и старый и новый город. Старому – скоро тысяча лет. Город Хейва упоминается арабскими географами уже в X веке. Новому – прямым улицам, окруженным зеленью домам – совсем немного. Перед башней, внизу, – буйная зелень Дишан-Калы, сзади – погрузившаяся в тень путаница глиняных улиц. Только вершины минаретов да небесный купол Пахлаван-гумбеза освещены солнцем.
