Что это такое? Я еще ничего не могу рассмотреть и остаюсь лежать на груде парусов.
Наконец, по поверхности моря скользнули первые лучи солнца, и я различаю тело, качающееся на веревке в такт движению плота.
Неодолимое предчувствие влечет меня к этому телу, и я бегу к подножию мачты…
Это тело повешенного. Этот повешенный — буфетчик. Я толкнул на самоубийство несчастного Хоббарта — да, я!
У меня вырывается крик ужаса. Мои спутники встают, видят тело, бросаются к нему… Но не для того, чтобы узнать, осталась ли в нем хоть искра жизни!.. Впрочем, Хоббарт мертв, и труп его уже похолодел.
В мгновение ока веревка срезана. Боцман, Даулас, Джинкстроп, Фолстен и другие наклоняются над мертвым телом…
Нет! Я не видел! Я не хотел видеть! Я не участвовал в этой страшной трапезе! Ни мисс Херби, ни Андре Летурнер, ни его отец не пожелали заплатить такой ценой за облегчение своих страданий!
Что касается Роберта Кертиса, я не знаю… Я не смел спросить его.
Но другие: боцман, Даулас, Фолстен, матросы! Люди, превратившиеся в диких зверей… Какой ужас!
Летурнеры, мисс Херби, я — мы спрятались под тентом, мы ничего не хотели видеть! Достаточно было и того, что мы слышали!
Андре Летурнер порывался броситься на этих каннибалов, отнять у них остатки ужасной пищи! Я силой удержал его.
И, однако, они имеют на это право, несчастные! Хоббарт был мертв! Не они его убили! И, как сказал однажды боцман, «лучше съесть мертвого, чем живого».
Кто знает, быть может, эта сцена — только пролог гнусной, кровопролитной драмы, которая разыграется у нас на плоту!
Я поделился этими мыслями с Андре Летурнером.
Но не мог рассеять ужас и отвращение, которые доводят его чуть ли не до помешательства.
Однако мы умираем от голода, а наши восемь товарищей, быть может, избегнут этой ужасной смерти.
Хоббарт благодаря припрятанной провизии был среди нас самым здоровым. Ткани его тела не изменены какой-нибудь органической болезнью. Он лишил себя жизни в расцвете сил.
Но что за ужасные мысли приходят мне на ум? Неужели эти каннибалы внушают мне не отвращение, а зависть?
В эту минуту раздается голос одного из них — плотника Дауласа.
Он говорит, что надо выпарить на солнце морскую воду и собрать соль.
— Мы посолим остатки, — говорит он.
— Да, — отвечает боцман.
Вот и все. Без сомнения, совет плотника принят, ибо я не слышу больше ни звука. На плоту царит глубокое молчание, и я заключаю из этого, что мои товарищи спят.
Они сыты!
В продолжение всего этого дня то же безоблачное небо, та же жара. Наступает ночь, но не приносит прохлады. Я не проспал и нескольких часов.
К утру слышу гневные крики.
Летурнеры и мисс Херби, лежавшие вместе со мной под тентом, встают. Я приподнимаю полотно, чтобы посмотреть, в чем дело.
Боцман, Даулас и другие матросы чем-то разъярены. Роберт Кертис, сидящий на заднем конце плота, встает и пытается их успокоить. Он спрашивает, что привело их в такое бешенство.
— Да! Да! Мы узнаем, кто это сделал! — говорит Даулас, бросая вокруг себя свирепые взгляды.
— Да, — подхватывает боцман, — здесь есть вор! То, что у нас осталось, исчезло!
— Это не я! Не я! — отзываются по очереди матросы.
Несчастные шарят во всех углах, приподнимают паруса, передвигают доски. И так как все поиски напрасны, их гнев возрастает.
Боцман подходит ко мне.
— Вы, должно быть, знаете, кто вор? — спрашивает он.
— Не понимаю, что вы хотите сказать, — отвечаю я.
Приближается Даулас, а за ним и другие матросы.
— Мы обыскали весь плот, — говорит Даулас. — Остается осмотреть палатку…
— Никто из нас не выходил отсюда, Даулас.
— Надо поглядеть!
— Нет! Оставьте в покое тех, кто умирает с голоду!
— Господин Казаллон, — говорит мне боцман, сдерживаясь, — мы вас не обвиняем. Если кто-нибудь из вас взял свою долю, к которой он не хотел притронуться вчера, что ж, это его право. Но исчезло все, вы понимаете — все!
— Обыскать палатку! — восклицает Сандон.
Матросы подходят ближе. Я не могу противиться этим несчастным, которых ослепляет гнев. Мне становится страшно. Неужели Летурнер дошел до того, что взял — не для себя, конечно, но для сына… Если это так, то безумцы растерзают его на части!
Я смотрю на Роберта Кертиса, как бы прося у него защиты. Капитан становится возле меня. Обе руки его засунуты в карманы, и я угадываю, что он сжимает оружие.
Между тем по настоянию боцмана мисс Херби и Летурнеры вышли из палатки; матросы обшарили все, самые потайные ее уголки, — к счастью, тщетно.
Очевидно, кто-то выбросил в море останки Хоббарта.
Боцман, плотник, матросы впадают в ужасное отчаяние.
Но кто же это сделал? Я смотрю на мисс Херби, на старого Летурнера. Вяжу по их глазам, что не они.
Я перевожу взгляд на Андре, который на мгновение отворачивается.
Несчастный молодой человек! Неужели это он? И понимает ли он последствия этого поступка?
49. С ДВАДЦАТОГО ПО ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ЯНВАРЯ
В последующие дни участники ужасной трапезы, происходившей 18 января, почти не страдали: ведь они насытились и утолили жажду.
Но мисс Херби, Андре Летурнер, его отец и я… Наши муки неописуемы! Не дошли ли мы до того, что сожалеем об исчезновении останков? Если кто-нибудь из нас умрет, устоим ли мы?..
Вскоре голод снова начинает терзать боцмана, Дауласа и других, они смотрят на нас безумными глазами. Неужели мы для них — верная добыча?
Но голод, это не самое худшее, жажда еще более мучительна. Да! Если бы нам предложили на выбор несколько капель воды и несколько крошек сухаря, ни один из нас не колебался бы! Это говорят все те, кто потерпел крушение и бедствовал, как мы. И говорят правильно! От жажды страдают сильнее, чем от голода, да и умирают от нее скорее.
А вокруг — вода, вода, которая на вид ничем не отличается от пресной! Ужасная пытка! Я не раз пробовал проглотить несколько капель этой воды, но она вызывала во мне неодолимую тошноту и еще более жгучую жажду, чем прежде.
Мера терпения переполнена! Вот уже сорок два дня, как мы расстались с «Ченслером». Ни у кого из нас не осталось ни проблеска надежды. Разве нам не суждено умереть — и худшей из всех смертей?
Я погружаюсь в какой-то туман, и этот туман все сгущается. Я впадаю в лихорадочный бред. Борюсь, стараясь удержать разбредающиеся мысли. Этот бред пугает меня! Куда он меня заведет? Буду ли я достаточно силен, чтобы вернуться к сознанию действительности?
