На прием к Бурханову отправился Вайнбаум в сопровождении нашей верной помощницы и доброжелательницы секретаря начальника ГУСМП Л. Н. Ольхиной. Бурханов разложил на громадном столе кипу принесенных бумаг и погрузился в чтение.
– Трос гидрологический - пятьсот килограммов, кровати - семьдесят килограммов, пельмени... Так, так... Палатки Шапошникова - десять штук...
Вдруг он замолчал, вопросительно подняв глаза на Вайнбаума.
– Ну, Борис Владимирович! Это вы хватили! Пианино! Чья это "гениальная" идея?
– Алексей Федорович очень просил, - робко вмешалась Людмила Николаевна.
– Ах, Трешников просил, говорите! - Бурханов грозно посмотрел на нее и снова принялся распекать Вайнбаума: - Может быть, им орган на полюс доставить? Если уж на СП такие меломаны собрались, дайте им гитару, ну аккордеон, наконец. В общем, разговор окончен. Никакого пианино!
Бурханов взял толстый карандаш, и пункт 77 - "Пианино "Красный Октябрь"" - перестал существовать.
– Вот так-то, Людочка, - сказал Вайнбаум Ольхиной, выходя из кабинета.
Наконец сборы закончились. Настал день отлета. Экспедиционные самолеты один за другим покидали подмосковный аэродром и ложились курсом на север.
2 апреля 1954 года - почти через двести тринадцать лет после Семена Челюскина - мы, коллектив СП-3, добрались до самой северной оконечности Азиатского материка. Если не считать нескольких домиков полярной станции, все остальное нисколько не изменилось за две сотни лет и соответствовало описанию, сделанному славным штурманом Великой Северной экспедиции: "Сей мыс каменной, приярой, высоты средней; около оного льды гладкие и торосов нет".
На этом первый, активный этап нашей деятельности закончился, и мы перешли ко второму, малоприятному - ожиданию.
Но пока мы изнывали от бездеятельности и неизвестности, самолет И. С. Котова с А. Ф. Трешниковым на борту денно и нощно бороздил небо в поисках подходящей базы для будущей СП-3, но, увы, каждый раз найденная ими льдина оказывалась с недостатками.
Только 9 апреля на восемьдесят шестом градусе северной широты и сто семьдесят пятом градусе западной долготы удалось наконец отыскать подходящую льдину. Однако на нее нельзя было посадить котовский Ли-2. Впрочем, это затруднение удалось разрешить довольно быстро. В девяти километрах от льдины оказалось отличное поле молодого льда без единого тороса - настоящий ледовый аэродром. На юрком Ан-2, прибывшем по зову Котова, Трешникова доставили на облюбованную льдину, и он после тщательного осмотра и многочисленных промеров дал "добро".
До сего дня мы, "чтобы не сглазить", продолжали, несмотря на мороз, носить пиджачки да брючки, используя из всего многообразного комплекта полярного обмундирования лишь длинный меховой реглан, называемый почему-то "француженкой". Но с получением команды на вылет мы принялись облачаться в громоздкие ватные костюмы, от которых с треском отлетали плохо пришитые пуговицы. Но это были уже, так сказать, мелочи жизни.
За нашей группой прилетел на своем Ли-2 Герой Советского Союза Федор Анисимович Шатров, огромный, громогласный. Он тут же начал нас торопить со сборами. Но мы и без того были так рады отлету, что понукать нас не было необходимости. Стрелка часов подползла к часу дня, когда в кабину последним, отдуваясь, взобрался Константин Курко - наш главный радист. Под мышкой у него, безразлично свесив лапы, виднелся большой лохматый пес неизвестной породы, но с весьма симпатичной мордой. Выбор Кости был коллективно одобрен, и пса тут же по общему согласию назвали Мамаем.
Через три часа полета внизу, под нами, возникли две черные точки палаток и темный крестик самолета - промежуточная база экспедиции под началом летчика Петра Павловича Москаленко. А два часа спустя черное пятнышко в центре огромной, окруженной высокими торосами льдины оказалось палаткой нашей будущей станции СП-3. Правда, попасть на нее можно только с пересадкой, ибо для тяжелых самолетов посадочная площадка пока отсутствовала и пришлось садиться поодаль, за несколько километров к юго-западу, на ровное поле молодого льда. Здесь, так сказать, СП-товарная, сюда вскоре начнут завозить добро, предназначенное для станции, чтобы затем переправлять дальше вертолетом. Правда, наш Ми-4 еще где-то далеко на юге и раньше конца апреля на льдине не появится.
Поэтому роль грузового такси добросовестно выполняет юркий Ан-2. Его командир Михаил Протасович Ступишин, тоже Герой Советского Союза, извинившись за отсутствие обеда, обещал нам его немедленно по прибытии на станцию. И он не обманул. Через несколько минут мы уже выпрыгивали из кабины прямо в объятия хозяев единственной палатки.
Кинооператор Евгений Яцун и журналист Савва Морозов встретили нас приветственными кликами, шипящими бифштексами и горячим чаем.
С каждым днем гора грузов из ящиков, тюков, баллонов с газом и прочего добра все росла.
Через несколько дней все двадцать два участника дрейфа собрались на льдине. Приближался Первомай, а льдина тем временем плыла себе и плыла не торопясь к Северному полюсу.
Утро 25 апреля началось, как обычно: метеоролог Иван Максимович Шариков, взваливший на свои плечи обязанности нашего кока, возился у газовых плиток; механик Михаил Комаров в десятый раз рассказывал историю о том, как у него с головы сдуло меховой малахай и унесло в торосы; гидрологи сетовали на трос лебедки, который оказался "не той марки". Словом, было обычное будничное утро дрейфа. Однако появление в кают-компании начальника радиостанции Константина Курко всполошило всех собравшихся.
– Встречайте гостей, соколики, - мрачно сказал он, сдвигая на затылок меховой треух.
– Это каких таких гостей? - насторожился кок Шариков, которого от слова "гости" бросало в дрожь.
– Бурханов со всем своим штабом - человек пятнадцать - раз; Иван Черевичный с экипажем и отрядом М. Е. Острекина - человек десять - два; Илья Котов с экипажем - человек пять да корреспонденты.
– Бедный Шарик! - сочувственно вздохнул Яцун, перефразировав столь знаменитое восклицание Гамлета.
Положение действительно складывалось безвыходное. Наша кают-компания размещалась в большой палатке, однако добрую половину ее занимала кухня-камбуз. И можно было только удивляться, как Шариков со своей могучей фигурой умудрялся лавировать между грудами тарелок, кастрюль, бачков и газовых плиток. На другой половине стояли складные столики, за которыми едва умещалось десять - двенадцать человек, так что питаться приходилось в две смены. Да и сам внутренний вид палатки был весьма непрезентабелен. За ночь стены и потолок обрастали, словно белым мхом, густым инеем, а днем, когда газовые конфорки работали на полную мощь, он стаивал, образуя замысловатые потеки всевозможных оттенков.
