В Китай я поехала не из желания познакомиться с местной кухней, в чем пыталась себя убедить. Мне предстояло заняться изучением китайской политики в отношении национальных меньшинств. Через год после моей первой поездки в Поднебесную, состоявшейся в 1992 году, я слетала в Тайбэй, где поучилась на двухмесячных летних курсах китайского языка, а потом еще месяц путешествовала по континентальному Китаю и Тибету. По дороге домой из Лхасы я заехала в столицу Сычуани, город Чэнду, прибыв туда в один из редких пьянящих дней, когда ярко сияющее солнце лишь слегка подернуто неизменной сычуаньской дымкой. С собой у меня была измятая визитная карточка Чжоу Юя, сычуаньца, профессионально занимавшегося игрой на эрху (китайской двухструнной скрипке). Мы познакомились на одной из улиц моего родного Оксфорда. Когда я впервые его увидела, Чжоу Юй как раз был окружен толпой, завороженно внимавшей исполняемой им музыке. «Отыщи меня, если вдруг окажешься в Чэнду», — сказал он. Я оставила вещи в гостинице «Транспортная», взяла напрокат велосипед и отправилась на поиски Чжоу в Сычуаньскую консерваторию.
Чжоу Юй был радушен и обаятелен — он ничуть не изменился с момента нашей предыдущей встречи. Вместе со своей кипучей женой Тао Пин, которая тоже была музыкантом, он встретил меня как старую знакомую. Все втроем, оседлав велосипеды, мы отправились осматривать достопримечательности города. Сначала прогулялись возле «хижины» знаменитого поэта Ду Фу, а потом Чжоу Юй и Тао Пин пригласили меня пообедать в скромном ресторанчике неподалеку от автобусной станции. Ресторанчик занимал одну комнату на первом этаже небольшого дома с деревянным каркасом. Внутри стояло несколько столиков и стульев, а стены, словно в ванной, были выложены обычным белым кафелем. Чжоу Юй сделал заказ, и мы стали ждать, когда его нам принесут из маленькой кухоньки в дальнем конце зала, где что-то уже скворчало и шипело. Ресторанчик наполнился самыми изумительными ароматами.
Я до сих пор в мельчайших подробностях помню тот вкуснейший обед. Нам подали холодную курятину в пряном соевом соусе, остром масле и с сычуаньским перцем; целого карпа, тушенного с тертым чили и бобами и приправленного имбирем, чесноком и зеленым луком; свиные почки, нарезанные вычурными, изящными кусочками и на скорую руку обжаренные на большом огне с сельдереем и маринованным острым перчиком. Кроме того, я отведала так называемые баклажаны с ароматом рыбы — одно из самых восхитительных блюд, что мне доводилось пробовать в жизни: золотистые, обжаренные в масле баклажаны были приготовлены в темно-красном остром соусе. Рыбы там не было, а вот чарующие оттенки кислого и сладкого вкусов присутствовали. С такой китайской кухней я имела дело впервые. Для меня тот обед стал настоящим откровением.
Несколько месяцев спустя коллега из Би-би-си подкинула мне мысль подать заявку на стипендию Британского совета, чтобы отправиться на учебу в Китай. Она помогла составить достойный план по изучению китайской политики в отношении национальных меньшинств — темы, которая меня интересовала. При заполнении анкеты-заявки я привела несколько убедительных доводов, обосновывающих причину, почему мне необходимо отправиться именно в Чэнду. Я не хотела ехать в такие крупные города, как Пекин и Шанхай, где и без меня было полно иностранцев. Моей мечтой было целиком и полностью погрузиться в китайскую среду и язык, и даже то, что сычуаньский диалект сильно отличается от литературного образца, нисколько не пугало — помеха невелика. Сычуань к тому же находилась на самом краю ханьского Китая, у приграничных земель, населенных тибетцами, народом цян, а также другими малыми национальными группами. Все это звучало весьма правдоподобно. Однако должна признаться, что при заполнении анкеты я также думала и о кисло-сладких баклажанах, о рыбе, нежащейся в соусе из бобов и чили, о жареных свиных почках и о сычуаньском перчике. К счастью, Британский совет и китайское правительство сочли, что Чэнду и вправду походящее место для моих изысканий, и я получила фант — счастливый билет, дававший мне право в течение года знакомиться с Китаем без всяких обязательств с моей стороны.
Осенью 1994 года иностранный отдел Сычуаньского университета устроил собрание, чтобы поприветствовать новую партию иностранных студентов, приехавших учиться в Чэнду. Мы собрались в актовом зале общежития, где строгий представитель Бюро общественной безопасности зачитал нам принятые в Китае законы, касающиеся «инородцев» — именно так перевел его слова местный преподаватель английского языка. Нам объяснили, что «подрывная деятельность» доведет до беды, а в случае серьезного нарушения закона нас ждет депортация из страны. Когда полицейский закончил, преподаватель английского добавил, что скоро в университет приедет бригада врачей, чтобы взять у нас анализы крови на СПИД. Учитывая то обстоятельство, что согласно требованиям властей еще до приезда в Китай мы все прошли всестороннее медицинское обследование, в том числе сдав анализы на СПИД, нашему возмущению не было предела. (Мой доктор от всей души расхохотался, узнав о том, какие данные о состоянии собственного здоровья должна была предоставить китайским властям обычная молодая девушка. Особенно его развеселило требование о наличии электрокардиограммы). Это послужило нам напоминанием: думы о жизни в Китае могли у некоторых из нас вызвать волнение, но вместе с этим и Китай, медленно открывающий двери миру после десятилетий маоистского хаоса, не в меньшей степени нервничал при мысли о нас.
В середине девяностых иностранная община в Чэнду вряд ли могла похвастаться особым многолюдьем. Нас, студентов-«инородцев», всего было сто двадцать человек. Плюс к этому в городе проживало несколько американцев, сотрудников консульства, иностранных преподавателей, да еще пара работников благотворительных организаций, а также загадочный бизнесмен из Перу. Японские студенты, которых насчитывалось около сорока, держались особняком и никого в свой круг не принимали. Остальные из нашей студенческой братии — итальянцы, французы, монголы, русские, эфиопы, поляки, иорданцы, лаосцы, гаитяне, немцы, датчане, канадцы и американцы — жили и общались вместе.
Огороженный участок кампуса и общежитие, где мы обитали, китайские студенты называли «Домиком для панд», поскольку им казалось, что к нам относятся как к редким животным, находящимся на пороге истребления. Сами же китайские студенты проживали в общежитиях, представлявших собой бетонные коробки. Университетская администрация набивала их по восемь человек в комнату — зимой там не было отопления, а о кондиционерах летом можно было только мечтать. До общих душевых китайским студентам приходилось идти, да и воду давали только в определенное время. Мы же, в отличие от них, располагались в уютных, застеленных коврами комнатах по два человека, у нас было и отопление зимой, и кондиционеры летом, на каждом этаже имелись и кухни, и стиральные машины, и душевые. В ресторанчике при общежитии готовили блюда сычуаньской кухни, которые были значительно лучше (и гораздо дороже) всего того, что подавалось в столовой для китайских студентов. У ворот в наше общежитие дежурил вахтер. Там же помещалась и контора, из окон которой мрачные работники иностранного отдела следили за тем, чем мы занимаемся.
