Чувак слушал внимательно, но сам смотрел за Серегой, а мне показывал свой горбоносый профиль. Прямо как сейчас его вижу: стоит этот чувак, нос горбинкой, как у Понтия Пилата, глаз внимательный, смотрит. Сейчас ему должно быть уже за шестьдесят, и он, полагаю, тоже отпил свое. А если не отпил, то умер. Все, кто после сорока не остановились – умерли уже.
А мы вот с Серегой живем, потому что не каждый день теперь бухаем, а где-то раз в месяц, короткими взбухами, дня по два-три. И пьем мы теперь с Серегой не Золотую Осень, трагический символ Золотых времен, которую сейчас днем с огнем не сыщешь, а марочные сухие вайны инкерманского разлива. Такого вайна, если даже литра три выпить, то все равно проснешься без бодуна. А вот если его литра четыре выпить, то, как обычно – бодун.
Так вот, стоит этот чувак, про Нину с Запорожьем слушает и вслед Сереге смотрит, а Серега пивняком идет, с рублем. Подходит Серега к кассе, и просовывает туда голову вместе с нашим рублем. И, как всегда, начинает с ченчиной на размен-минете беседовать, делая ей легкий спортивный съём. А мы с чуваком видим только Серегин джинсовый пелвис.
Серега стоит с ноги на ногу переваливается, голова в кассу просунута, а Серегин потертый пелвис так и ходит туда-сюда.
Чувак сказал:
– Нет. Не делает он там минет, ясно. И Запорожья он там не делает.
Я сказал:
– А что он там делает?
Чувак сказал:
– Куннилингус он там делает, вот что. Только рубль за куннилингус не давать, а брать надо.
Сказав так, чувак поставил свою кружку на стол, вытер усы и ушел, а я принялся разучивать новое слово, чисто по ситуации, как это бывает при чтении на иностранном языке, вычислив его значение.
Потом Серега от кассы отвалился, кружки стрельнул, прополоскал их и пива налил, от каждой кружки по 408 отхлебнув. Следующий раз я за пивом пойду, и тоже по 408 отхлебну, так что паритет будет соблюден.
В нашем деле главное – это чтобы никто никого не обпил, как это Еня любил делать.
Дальше:
Еня Алини
Ассистент
Как мы прапорщика Шаталина из армии провожали
Еня Алини идет в Гурзуф