дудочку из подсохшего стебля соссюреи. У мальчика загорелись глаза.
Он выхватил из рук Гяндяли кингуласти, сильно подул в нее, но дудочка молчала. Зато у Гяндяли она запела тонко и нежно.
— Подари мне ее, — попросил Дендебу.
— Тебе лучше копье идет, — сказала она, пряча за спину дудочку. — Ведь ты охотник.
Тогда он кинулся к девочке, повалил ее на траву и забрал кингуласти. Гяндяли заплакала. Мальчику стало жаль ее.
— Ладно, бери ее. Я себе другую сделаю...
...Гулунга и Сулендзига тем временем сидели около юрты, курили трубку и беседовали об охоте. О свадьбе разговор пойдет после — за угощением, которое готовили женщины. А готовили они изысканное блюдо — сяйни — из спинок хариусов и моченых ягод. Старая жена Сулендзиги крошила рыбу, а молодая — мяла ягоды. Эту темно-сизую смесь надо было еще полить медвежьим жиром и сдобрить острой травой люцайкой. На все это нужно время. Но хозяин не торопил своих жен.
Удэге говорили, что нынче мало изюбров, поэтому бог тайги Онку разрешил убивать по одному изюбру на двоих. Зато много горбуши поднялось в таежные речки, так что юколы заготовили на зиму впрок.
— Все равно добрая нынче осень, — заключил Гулунга, — хватит нам всего...
— Добрая потому, что наш брат удэге все лето следил за огнем, не заливал костры водой, не ворошил пепел палкой, — сказал Сулендзига.
— Два новых бата нынче летом выдолбил из живых тополей, к мертвому дереву ни разу не прикасался! — сказал Гулунга.
— Не носили унты из бычьей кожи, поэтому изюбр нам легко дался! — в тон ответил Сулендзига.
— Рыбу вверх головой не жарил, вот и привалило нынче много ее! — продолжал Гулунга.
Словом, они успели выкурить не одну трубку и вдоволь наговориться, пока женщины принесли угощение: сяйни, вареное оленье мясо и черемшу.
Гулунга достал фляжку со спиртом.
Пока всю осушили, вызвездило небо и из-за горных вершин показался молодой месяц. Договорились о тори. Гулунга обязался внести за Гяндяли два чугунных котла и пять копий. Сверх того он отдал Сулендзиге три серебряных полтинника, хранившиеся у него в складках хэйги — узких дабовых штанов.
— Котлы и копья привезу весной, — пообещал Гулунга.
Сулендзига, взяв серебряные полтинники, тряхнул их на ладони, потом попробовал на зуб и, уверившись, что они настоящие, спрятал в карман.
В знак того, что удэ породнились, они обменялись трубками и помпу — головными покрывалами — и пожелали друг другу счастливой удачи на зимней охоте.
Когда наступила долгожданная весна, вскрылись реки, на деревьях лопнули почки и брызнула изумрудная поросль листвы, в стойбище рода Сулендзиги побывало, как говорят удэге, худое поветрие. В течение нескольких дней люди вымерли от оспы.
Так Дендебу, которому только что исполнилось тринадцать лет, «овдовел».
— Вот, внучка, как дело мое было, — закончил свой рассказ Дендебу.
— А бабушку Икью ты тоже в жены себе покупал? — спросила Ольга.
— Нет, не покупал он меня, — отозвалась старушка. — В стойбище Сосоли жил один богатый старик. Меня хотел купить третьей женой себе. Как узнала, что он собирается приехать с тори, я ночью в тайгу убежала. Много дней бродила там, на одних кедровых орешках жила. Потом соболевщиков встретила, к ним пристала. Дендебу в своей юрте и приютил меня. С тех пор вот уже пятьдесят зим и живем вместе. Старые стали, однако два сына у нас, внуков пять человек, а ты теперь шестая внучка будешь.
— Наш дом — твой дом! — сказала Яту.
Зинзай Пеонка спросил:
— Ольга Ивановна, а какой тори наш Юрка отдал за тебя?
Ольга смутилась.
— Мы полюбили друг друга, разве это не дороже всего?
— Таких слов прежде у нас вовсе не было, — заметила Яту.
В это время чья-то тень мелькнула за окном, и Ольга насторожилась.
— Мама, кто-то в окошко заглядывает! — сказала она тревожным шепотом.
Не успела Яту подбежать к окну, как широко распахнулась дверь и на пороге появился человек в ватной куртке и в меховой шапке-ушанке.
— Багадыфи! — поздоровался он на родном языке.
— А-а, Николай Гайбович Канчуга, заходи!
— Почему раньше не пришел? — спросила Икья.
— Ветряк заработал, движок запустил, в Сиине радио заговорило.
— Заговорило? — всплеснула руками Икья и, подбежав к репродуктору, сунула вилочку в штепсель.
Шла передача для пограничников Дальнего Востока. Приятный грудной голос пел:
Пусть тебе, родная,
Крепко спится.
Пусть разлука будет нам легка,
Пусть тебе не перестанет сниться
На востоке шумная река,
Где стоят бойцы
В ночном дозоре
И где ветер в камышах поет...
А когда в Москве сверкают зори —
На Амуре утренний восход.
Канчуга сел к столу.
— Теперь, однако, за тебя, Николай Гайбович, медовухи выпьем, — предложил Зинзай. — Все-таки ты самый интересный у нас человек.
— Это добрый бог Эндури спас тебя после казни, Канчуга, — не то в шутку, не то всерьез сказал дедушка Дендебу.
Все рассмеялись.
«Как это Канчуга живет после казни?» — подумала Ольга, вглядываясь в лицо Николая Гайбовича. Он как-то странно сидел за столом: ссутулясь, втягивая шею в плечи и склонив набок голову.
— Николай Гайбович, — спросила Ольга, — это правду про вас говорят, будто вы после казни живете?
— Наверно, так, — ответил Канчуга.
Сперва и я этому не поверил. В самом деле, как мог остаться в живых человек после того, как японцы казнили его?
Мунов, когда я спросил о Канчуге, сказал:
— Правильно говорят. Ты читал, конечно, книжку «Последний из удэге»? Думаю, читал. Хорошая, верная книжка. Ее наш добрый друг товарищ Фадеев написал. А про Николая Канчугу, я тебе скажу, тоже книжку написать можно. Он будет первый из удэге! Только, пожалуйста, не думай, что я тебе легенду говорю. Легенду, сам знаешь, сочинить надо. А
