Много говорили о его кругосветном странствии, и никто не вспомнил о том, что 30 лет своей жизни он отдал разгадке самой главной географической тайны XIX столетия. Он был своего рода главой научного центра по вопросам исследования Северо-Западного прохода. В течение двух десятилетий он переписывался с Джоном Барроу, обсуждая проблемы открытия сообщения между двумя океанами. Джон Барроу много раз благодарит Крузенштерна за добрые советы и за предоставление материалов об исследовании восточной части таинственного прохода, которые, по признанию английского ученого, «способствовали осуществлению открытий».[188]
Перед тем как в 1829 году отправиться в плавание по западной части загадочного пути, Джон Росс обратился за «могущественной помощью» к Крузенштерну. Одно из судов экспедиции Росса было названо «Крузенштерн». Возвратясь из плавания, английский путешественник сообщил, что ему было очень приятно назвать одно из исследованных мест именем Крузенштерна и тем самым воздать должное его «выдающемуся положению в научном мире».[189] Сохранилось несколько писем Франклина, свидетельствующих о тесных связях двух мореходов. Франклин, как и Росс, приезжал в Петербург вместе с леди Эжени Франклин, чтобы встретиться с великим русским мореплавателем. Они провели несколько дней в задушевных беседах.[190]
Крузенштерну писали и Бичи, и Бофорт, и Бурней, словом, почти все английские полярные исследователи.
Ни один мореход первой половины XIX века не может быть поставлен вровень с ним. Дело не только в том, что он первым из русских морских офицеров обошел вокруг света. Его знаниями, широтой его взглядов, многолетними капитальными трудами по гидрографии морей всего мира, его «Атласом Южного океана» и описанием к нему, его работами о полярных странах восхищался весь мир. Он одним из первых подверг сомнению утверждения Кука о недостижимости южного материка и не только был одним из инициаторов Первой русской антарктической экспедиции, но и предпринял еще две попытки организовать русские путешествия к Южному полюсу. Он первым в новом веке выступил против утверждений прежних английских полярных исследователей, которые отрицали существование Северо-Западного прохода, и предпринял первые шаги к отысканию истины.
Его вера, инициатива, его беспокойная мысль вызвали у мореходов горячее стремление разведать Северо-Западный путь. И если взглянуть на сегодняшнюю карту севера Америки, можно без труда найти на ней имена Крузенштерна и Румянцева. Это справедливое свидетельство их заслуг перед наукой и человечеством.
Часть вторая
ПРАВО НА ПАМЯТЬ ПОТОМКОВ
В 1799 году тунгус Осип Шумахов решил отправиться на поиски мамонтовой кости в обрывах устья Лены. Он плыл на лодке, внимательно разглядывая то чисто голубые, то замызганные глиной выходы ископаемого льда. Вдруг его взгляд остановился на предмете, который он принял за «безобразный чурбан, совсем непохожий на лес наносный, который там обыкновенно попадается».[191]
Осип Шумахов причалил к берегу и взобрался на обрыв высотой около 70 метров, надеясь рассмотреть вблизи необычную находку. Но с какой стороны охотник ни подбирался, он не смог приблизиться к заинтересовавшему его предмету и определить, что же он собой представляет.
Через год Шумахов снова посетил это место в устье Лены, которое местные жители называли Быковским мысом. «Чурбан», поразивший его, несколько вытаял, но пока еще невозможно было определить, какую загадку скрывает в себе голубой хрусталь древнего льда.
Вскоре солнце и тепло пришли Шумахову на помощь. Из льда выступил исполинский клык и темно-серый бок животного. То был огромный мамонт.
Вернувшись в становище, охотник сообщил жене и близким о драгоценной находке. Однако старики не разделили его радости. Ссылаясь на своих предков, они заявили, что в давние времена это чудовище уже встречалось тунгусам и принесло им несчастье. «Все семейство того, кто первый усмотрел, в короткое время вымерло».[192]
Находка мамонта, как думали старики, предвещала тяжелые испытания. Осип Шумахов, по словам очевидца, «впал в жестокое беспокойство и сделался опасно болен». Однако конец не был таким драматическим, как в легенде. Старики ошиблись. Тунгус, охотник за мамонтовой костью, выздоровел. Он ежегодно посещал место своей находки, с нетерпением ожидая того дня, когда огромные клыки мамонта полностью вытают из каменного льда.
Мамонт.
Только через пять лет после находки «счастливо исполнились усердные желания Шумахова». Лед в обрыве наконец настолько подтаял, что мамонт освободился от оберегавшей его хрустальной гробницы и скатился с обрыва на отмель. В марте 1804 года Шумахов отрезал от мамонта клыки, которые весили десять пудов, и вскоре продал их якутскому купцу Болтунову за товары стоимостью 50 рублей.
В 1806 году в Якутск приехал 26-летний адъюнкт Петербургской Академии наук Михаил Адамс. Вместе с несколькими учеными он был отправлен в составе русского посольства в Китай. Но из-за сложных формальностей поездка в Пекин расстроилась, что нисколько не огорчило молодого ученого.
Адамс обратился к главе посольства графу Головкину с прошением, в котором высказал желание участвовать в умножении успехов науки. Он писал о горячем стремлении пойти по стопам тех «испытателей природы, которые своими путешествиями по далеким окраинам государства способствовали славе России». Ученый напоминал своему начальству, что, перед тем как отправиться в Сибирь, он пять лет странствовал по малоизвестным местам Кавказа и приучил себя к преодолению любых нужд и трудностей и готов подвергнуть свою жизнь любым опасностям…
Теперь, когда ранее намеченная Головкиным экспедиция «вдоль Станового хребта в Удский острог в рассуждении позднего времени и других до сего непредвиденных обстоятельств не может быть предпринята в нынешнем году», Адамс хотел бы предстоящим летом осмотреть «места, заслуживающие не малое уважение».[193]
Прежние естествоиспытатели, которых судьба приводила в Сибирь, свое внимание уделяли ее южным пределам. Адамс, напротив, хочет устремиться на Крайний Север, к берегам Ледовитого моря, которые до сих пор «остаются в неизвестности».[194] По его мнению, осмотр севера Сибири принесет больше пользы науке, чем изучение Саянских гор. Поэтому он желал предпринять исследование Лены до ее устья и просил Головкина о «пособии на это путешествие».
