Солдаты шли весело, не вразброд, как часто бывает на марше, а сохраняя ряды. Здороваясь и поздравляя с приходом, я, шутя, сказал, чтоб спешили; не ко турок удерет.
— Ничего, нагоним! — смеялись они в ответ.
Это был цвет нашего народа! Красивые, здоровые, веселые, с добрыми, умными глазами, они одним видом своим говорили, какая могучая сила скрыта в этом народе и в выделенной им из себя повой, преобразованной армии. Где эти наши алармисты? Пусть откроют глаза, если у них есть честь и сердце, и уразумеют хотя бы теперь, к какому народу они имеют счастье принадлежать, насколько основательны те страхи, которые порождали у нас в последние годы столько недоразумений! Кто имел случай часто сталкиваться с нашим: солдатом, тот, поистине, будет поражен той осмысленностыо, тем сознанием долга, которые сквозят в их разговоре, в поступках. После Зевина и, особенно, после отступления от Карса, лица солдат несколько приуныли. Но, помню, получена была депеша о взятии Никополя на Дунае; я подошел к группе свободных от службы солдат и сообщил им приятную весть. Нужно было видеть, как они обрадовались, как составили около меня кружок, как расспрашивали они о переходе наших через Дунай, где находится государь.
— Теперь за нами очередь, братцы!
— Уж поведут, так не вырвется!..
— Что он, как крот, в земле роется... Нет, ты в поле, на чистоту выходи...
Так рассуждали солдаты, намекая, что турки не могут разбить лагеря, не окопавшись завалами и не соорудив целых бастионов вокруг.
В Александрополь мы приехали около полудня, чуть не вернувшись назад, когда до цели нашего путешествия оставалось не более шести верст. Дело в том, что со стороны Башкадыклара, где находился наш авангардный лагерь, послышалась канонада. С возвышенности мы заметили даже турецкую батарею, вырытую на склоне горы Аладжа и стрелявшую залпами. Одну минуту казалось, что турки затеяли что-то против нашего авангарда, быть может с тем, чтоб оттеснить его и прорваться к нашей границе через Ани, где находятся интересные развалины древней столицы Армении, одного из древнейших в мире христианских городов. Мы остановились в тяжком сомнении, прислушиваясь к пальбе. Упустить сражение было бы непростительно, но и вернуться напрасно назад, по страшной жаре, не хотелось. Канонада стала стихать, и мы решились добраться до Александрополя.
Этот грязный, отвратительный городишко, очень похожий, благодаря своим земляным, плоским крышам, на опустошенный пожаром поселок, рисовался в воображении нашем в виде какой-то столицы — так лагерная и бивуачная жизнь, беспрерывные переходы, отсутствие даже намека на оседлость опостылели нам, кабинетным людям, не умеющим даже писать и спокойно мыслить без известного комфорта человеческой обстановки. Александрополь быстро и без особых усилий рассеял, однако, наши иллюзии и воспоминания об удобствах городской жизни. Этот город создан для того, чтоб раздражать нервы! Никто в нем ничего не знает из того, что следует знать, а если кто и даст вам какое-нибудь трудно понимаемое указание, то непременно напутает или просто солжет. Большинство жителей играет роль глухих, и часто нужно выбранить или заплатить, чтоб добиться ответа. Приветливости, услужливости, гостеприимства — нет и следа; вся задача, все помыслы господствующего здесь армянского населения заключаются, кажется, только в том, как бы вас обобрать как можно больше и безответственнее. Решительно следует удивляться страданиям, которые должны испытывать офицеры и семейства здешних военных, обреченные прозябать в этой армянской яме. Две или три несчастные, грязные гостиницы Александрополя были битком набиты. Многие офицеры, пользуясь близостью, ездят сюда на день, на два из лагеря; сверх того, теперь усилился проезд офицеров, едущих пополнить значительную убыль в нашем отряде; в числе этих новых членов нашей военной семьи находятся и офицеры, командированные из гвардейских полков. Мы встретили фургон, наполненный офицерами, белые портупеи которых ясно изобличали, кто они такие. Нечего было и пытаться найти место в гостинице — там располагались и спали даже на бильярде. Мы заехали, поэтому, к доброму знакомому из управления осадной артиллерии и нашли радушный прием в комнате, служившей одновременно и квартирой, и канцелярией.
На другой день добрую часть утра мы вынуждены были посвятить хлопотам о пропуске в отряд. К немалому нашему удивлению оказалось, что легче выехать из отряда, нежели обратно пробраться к нему. Мой спутник, г-н Уиллер, не хотел верить, чтоб нужно было еще новое разрешение, когда мы имели его раз навсегда от главнокомандующего и командующего корпусом. Будучи опытнее его и зная хорошо, сколько всевозможных паспортов, разрешений и формальностей существует на Руси, чтоб стеснять свободу частных людей — формальностей, которые так легко обходятся желающими или имеющими возможность не подчиняться требованиям закона, я настоял на необходимости справиться, не встретятся ли препятствия к нашему обратному путешествию. Оказалось, что предусмотрительность моя была далеко не излишней.
Уездный воинский начальник категорически объявил, что пропустить он нас не может. Хотя капитан и не обнаруживал словоохотливости, считая, конечно, что не стоит тратить время на беседу со «штатскими» господами, тем не менее, нам удалось вызвать его на откровенность. Из объяснений, которыми он нас удостоил, мы узнали, что дело заключалось, собственно, в заботливости его о процветании наших драгоценных дней. Он не может нас отпустить одних — дорога небезопасна, а отправит с колонной, которая дня через два, а может и через три двинется из Александрополя. Под именем «колонны» разумеется какой-нибудь транспорт с конвоем. Напрасно мы убеждали воинского начальника, что мы не представляем тяжести и не казенная вещь, которую нужно оберегать: что забота о нашей жизни излишня, так как в отряде мы ежедневно рискуем подвергнуться опасности, гораздо существеннее той, которая, даже при пламенном воображении, может встретиться на оцепленной пикетами дороге из Александрополя в Кюрюк-Дара; что, наконец, мы только вчера приехали и не встретили ни малейшего препятствия или признака опасности — капитан был неумолим. Ожидать колонны, которая неизвестно когда двинется, оставаться в Александрополе, когда с минуты на минуту в отряде ожидаются важные военные события, — было бы для нас страшным ударом. Но, к счастью, где много излишних стеснений и формальностей, там немало и практических лазеек для обхода их. Схватившись, как за якорь спасения, за проскользнувшую в разговоре капитана фразу, что все зависит от «начальства», мы спросили, кто в данном случае «начальство», и отправились к нему. Оказалось, что это начальник военных сообщений, квартиру которого с немалым трудом могли мы отыскать через какие-то ужасные задворки и проулки, и не прежде, как ошибочно попав предварительно к двум другим, не компетентным в данном случае начальникам. Вопреки ожиданиям, дело здесь уладилось гораздо скорее и проще, чем можно было надеяться.
