Вот уже у Эдика кончился первый баллон кислорода, начинался последний, а до цели они не дошли. Чтобы сэкономить кислород, уменьшили Мысловскому расход вновь до одного литра в минуту. Он пошел медленней, но уже не тормозил Балыберди-на, который сам невероятно устал…
Они шли. Они не знали, сколько времени идут и до какой высоты добрались, но чувствовали, что дело затягивается. Бесконечная работа на Горе отвлекала настолько, что они не замечали изменения своего самочувствия. Они вымотались вконец, не понимая этого.
В четырнадцать часов пятнадцать минут Балыбердин вышел на связь. Он сказал, что они все идут и конца этому нет, и сил нет тоже, ни физических, ни моральных, каждый взлет, каждый пупырь принимают за вершину, а ее все нет и нет, и когда все это кончится — он не знает.
В базовом лагере все сидели в это время в кают-компании. Тамм пытался ободрить Балыбердина и просил его чаще выходить на связь.
Переговоры эти слышал Иванов, который, замыкая четверку, подходил к пятому, предвершинному, лагерю, где его уже ждали товарищи.
В этот же день Валиев с Хрищатым окажутся в третьем лагере, а Ильинский с Чепчевым — во втором.
Вероятно, трудно уследить за всеми перемещениями и высотами, но все-таки необходимо. Что делать, если в нашей пьесе много действующих лиц. Такой сюжет не осилить меньшим количеством героев.
Но вернемся к действующим лицам, которые первыми вышли на сцену и теперь медленно, но неудержимо приближаются к вершине.
И вдруг шедший первым Балыбердин понял, что дальше идти некуда.
…Мы сидим на солнышке, на зеленой лужайке в двух часах хода от Луклы. Почти все альпинисты ушли, только мы с Володей греемся, разговаривая, да из-за валуна выглядывает кучерявая, словно завитая, голова Валентина Иванова. Балыбердин не спешит, он ходит быстро — сможет догнать, я не спешу потому, что хожу медленно, и догнать не смогу.
Балыбердин, вспоминая свой выход на вершину, рассказывает мне:
Шли мы восемь часов до вершины, в конце концов выползли туда. Смотрю: туда спуск, сюда спуск, здесь Непал, здесь Тибет. Облака к этому времени поднялись очень, сильно перекрыли Тибет.
Чо-Ойю не видно, Макалу не видно. Только Лхоцзе сквозь облака тяжело так чернеет. В общем, почти ничего не видно вокруг. Я вышел на самую макушку и увидел метрах в трех дальше железку белого металла. Тряпки к ней цветные, выгоревшие привязаны… Ну, думаю, наконец-то. Достал рацию и связался с Таммом:
Во все стороны путь только вниз. Что будем делать?
Это был великий момент в жизни Тамма.
Балыбердин утверждает, что, не оценив юмора, довольно тонкого (учитывая состояние Володи и наличие всего одной трети кислорода в воздухе по отношению к уровню моря), Тамм деловым тоном спросил, где Эдик, попросил снять панораму и описать вершину для офицеров связи…
— Какое сегодня число, — спросил Балыбердин, — и который час?
— Четвертое мая, четырнадцать тридцать пять, — сказал Тамм.
И тут кто-то сообразил крикнуть:
— Поздравляем от имени хоздвора!
У Балыбердина создалось впечатление, что Тамм сух и педантичен. А он просто не мог говорить-его душили слезы. Тем не менее он утверждает, что поздравил ребят с вершиной… Помнит, что поздравлял. Закончив связь, Тамм пошел искать уединения в палатке… Ему хотелось побыть одному, дать себе волю. Он прекрасно понимал, что подъем на вершину первой двойки-это только начало большой работы, но это был и финал. Мечта многих поколений советских альпинистов стала явью. Мы были на вершине вершин. Наконец! По сложнейшему, маршруту в сложных погодных условиях. Вышли. Теперь — было бы хорошо все и дальше!
Рации оставались на приеме. Все во всех лагерях ждали сообщений с вершины.
(Евгений Игоревич Тамм в этом месте на полях написал: «Мне кажется, что в оригиналах у участников это сильнее». Мне это не кажется, я в этом уверен. Более того, считаю, что каждое воспоминание участвовавших в экспедиции людей, опубликованное в этой книге, необыкновенно ценно и захватывающе интересно. Без этих свидетельств мой текст, задача которого нарисовать общую картину, — лишь контурная карта. И потому с радостью и надеждой отсылаю читателя к третьему разделу книги, написанному самими героями этого очерка).
А потом Балыбердин распаковывал камеру. Он I не дошел метров трех до металлического штырька; от треноги, которую занесли китайские альпинисты и к которой все последующие восходители привязывали что-нибудь и фотографировались.
Позже, когда альпинисты вернутся в Катманду и 5 встретятся с Рейнгольдом Месснером, возникнет вопрос о чистоте вершины. Нужно ли заполнять ее памятными предметами или лучше содержать в чистоте. Месснер, обросший бородой (как Венделов-ский), ища беспокойными глазами поддержки у наших ребят, скажет, что каждая оставленная вещь унижает Гору. Это место-самое близкое место на Земле к небу-должно быть чистым. Сережа Ефимов заметит, что Эверест сам очищает себя. Дикий ветер и мороз разрушают все, что сделал человек и; что принес на вершину. А в желании что-то оставить после себя есть понятное человеческое тщеславие и к тому же подтверждение, что ты действительно там был.
Ничего страшного, — продолжал Сережа. — Вы согласны?
Да, да, — торопливо закивал Месснер. — Согласен. Вершина должна быть чистой.
Балыбердин ждал подхода Мысловского, чтобы снять его выход на вершину и проход по девственному снегу к треноге. Мысловский подходил, и Балыбердин попросил его подождать, пока он приготовится к съемке, но Эдику не хотелось ждать. Он слишком долго и трудно шел, чтобы останавливаться. Он прошел мимо Балыбердина, словно не видя его, сделал несколько шагов по нетронутому снегу и сел возле штыря от треноги. Все!
Оба они почувствовали огромное облегчение.
Дело было сделано.
Володя, потом вспоминая этот момент, говорил, что ни торжественных, ни высоких мыслей в голову ему не приходило. Он был рад, что первым из советских альпинистов ступил на вершину.
(«Они шли вдвоем и вдвоем достигли вершины (победы) — это самое главное для каждого из них и для нас. Когда одна связка (двое) добивается такого, никого не должно интересовать, кто из них ступил на вершину первый. Их связка была первой-вот и все. Этот успех они могут делить только поровну», — так поправит меня Тамм и будет прав, потому что в парном восхождении первого быть не может).
Может, — устало ч настаивает Володя.-
Каждое восхождение похоже только на себя. Но шли мы, конечно, вдвоем…
Альпинизм-это работа первого, — объяснял мне как-то Ефимов. — В их двойке Балыбердин- не просто работал впереди, а нередко просто один. Из всех двоек на эту пришлась самая тяжелая работа,
