— Я так и подумал, — ответил пожилой господин, — и поэтому вышел.
Выяснилось, что все посетители в трактире также наблюдали нас из окна, удивляясь, зачем мы стоим под деревом с самым несчастным видом. Если бы не наш славный старик, эти придурки так бы и глазели на нас, я думаю, до самого вечера. Хозяин извинился, отметив, что мы были «как вылитые англичане». Это не фразеологический оборот. В Европе искренне полагают, что все англичане больные. (В этом здесь убеждены также, как всякий английский крестьянин убежден в том, что французы выживают только лягушками.) Даже когда на личном конкретном примере пытаешься развеять подобное заблуждение, это не всегда удается.
Это был уютный маленький ресторанчик, готовили здесь хорошо, а «Tischwein»[18] был очень приличен. Мы задержались там на пару часов, высохли, насытились и набеседовались о красотах природы. И мы уже собрались уходить, когда произошел случай, демонстрирующий насколько зло в нашем мире влиятельнее добра.
В ресторан вошел путник. Он имел измученный вид. В руке у него был кирпич на куске веревки. Он вошел торопливо, тщательно закрыл за собой дверь, убедился, что она заперлась, выглянул в окно и смотрел долго и пристально; затем, облегченно вздохнув, положил свой кирпич рядом на лавку и заказал обед.
Во всем этом таилась какая-то загадка. Было странно, зачем у него кирпич, почему он так тщательно закрыл дверь, почему в таком страхе смотрел из окна; но вид у него был такой жалкий, что на беседу рассчитывать не приходилось, и от вопросов мы воздержались. Он ел, пил, энергия возвращалась к нему, он вздыхал все реже и реже. Потом вытянул ноги, запалил зловонную сигару и в спокойном удовлетворении запыхтел.
И затем это случилось. Случилось так неожиданно, что описать все в каких-то подробностях невозможно. Помню, как из кухни вышла, с подносом в руке, фрейлейн. Я видел, как она перешла зал поперек и подошла ко входной двери. В следующую секунду ресторан превратился в пандемониум.
Это было похоже на ту балаганную метаморфозу, когда только что звучала спокойная музыка, качались цветы, плыли облака, парили феи — и вдруг кругом вопит полицейский, кувыркаются орущие дети, буффоны дерутся с Панталоне, колбаса с Арлекинами, все падают на разбросанном масле, клоуны. Как только фрейлейн с подносом коснулась двери, дверь отлетела в сторону, как будто за ней, поджидая, скопились все силы ада. В ресторан ворвались две свиньи и курица; кот, дремавший на пивном бочонке, всшипел и вспыхнул огнем. Фрейлейн отшвырнула поднос и грохнулась на пол. Господин с кирпичом вскочил на ноги, опрокинув перед собой стол со всей сервировкой.
Тому, кто бросился бы искать виновника катастрофы, этот виновник предстал бы в лице остроухого полукровки-терьера с хвостом белки. Хозяин выскочил из другой двери и попытался пинком вышвырнуть животное из ресторана. Вместо этого он угодил в одну из свиней, именно в ту, которая была жирнее; это был сильный точный пинок, и свинье пришлось нелегко; ни капли энергии не пропало напрасно. Несчастное животное было очень жалко (только никому никогда не будет жалко свинью так, как свинье будет жалко себя самое).
Она перестала носиться по помещению, уселась посреди зала и обратилась к Галактике, призывая звезды стать свидетелем чудовищной несправедливости, учиненной над нею. Скорбный зов, должно быть, был слышен во всех окрестных долинах; люди ломали голову, пытаясь понять, что за катаклизм вершится в горах.
Что касается курицы, она с воплями обратилась в бегство, одновременно во всех направлениях. Это была волшебная птица: ей ничего не стоило пробежаться по голой стене, и на пару с котом они опрокинули на пол все, что еще не успело там оказаться. Не прошло сорока секунд, как число желающих пнуть собаку подскочило до девяти человек. Время от времени кое-кому, как представляется, исполнить свое желание удавалось, так как пес иногда прекращал лаять и начинал выть. Но он не терял присутствия духа; он, очевидно, знал, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках; что за охоту на кабанов и дичь надо платить — но в общем считал, что игра стоит свеч.
Вдобавок, пес был счастлив отметить, что на каждый пинок, который перепадал ему, большинство живых душ в помещении получало по два. Бедолага свинья (та, которая, оплакивая свою судьбу, закрепилась в центре) получала в среднем четыре.
Попытки запинать пса напоминали игру в футбол с мячом-привидением — он еще есть, когда вы собираетесь по нему бить, но его уже нет, когда бить вы собственно начинаете и остановиться уже нереально, так что бить приходится все равно, и вы надеетесь только на то, что под ногой окажется более-менее весомый предмет — иначе вы плашмя с грохотом влетаете в пол. Если кто попадал по терьеру, это происходило случайно, когда сам попавший этого не ожидал; попавший в терьера, в сущности, оказывался захвачен врасплох и, попав в пса, таким образом, на него падал. Вдобавок, каждые тридцать секунд каждый присутствующий непременно падал на сидевшую в центре свинью, которая находилась не в состоянии убраться у кого-то с дороги.
Как долго происходил пандемониум, сказать невозможно. Но все было кончено мудрым решением Джорджа. Некоторое время он гонялся как все, но не за собакой, а за второй свиньей, которая еще проявляла активность. Загнав, наконец, животное в угол, он убедил его не носиться кругами в изолированном помещении, но вместо этого пробежаться по свежему воздуху. Свинья с долгим воплем вылетела за дверь.
Мы всегда желаем того, чего не имеем. Одна свинья, курица, девять человек и кот по мнению нашего пса потеряли всякую ценность, лишь только речь зашла о добыче, которая грозила исчезнуть. Пес бездумно метнулся вслед; Джордж захлопнул дверь и задвинул засов.
Хозяин поднялся и оглядел все живые и неживые предметы, лежащие на полу.
— Игривая у вас собачка, — обратился он к посетителю с кирпичом.
— Это не моя собачка, — отозвался тот мрачно.
— Тогда чья же?
— Я не знаю, чья это собачка.
— Расскажите кому-нибудь другому, — сказал хозяин, подбирая портрет кайзера и вытирая с него рукавом пиво.
— Да ладно, — ответил незнакомец. — Я и не думал, что вы мне поверите. Я устал всем говорить, что это не моя собака. Мне никто не верит.
— А зачем вы с ней возитесь, если это не ваша собака? Что в ней такого хорошего?
— Я с ней не вожусь. Это она со мной возится. Она нашла меня сегодня в десять и не отстает. Когда я сюда зашел, мне показалось, что она от меня, наконец, отвязалась. Она осталась убивать утку, отсюда минут пятнадцать… Боюсь, мне придется за нее платить, когда буду идти обратно.
