Альсид Жоливэ как раз заканчивал писать такие стихи:
Щекастый словно яблочко,
А за душой ни су…
Однако остановиться, подбежать к снаряду, схватить его в охапку, выбросить, пока не взорвался, в окно и вновь вернуться к окошечку было для него делом одной секунды.
Спустя пять секунд снаряд разорвался снаружи.
Продолжая с невозмутимым хладнокровием составлять текст, Альсид Жоливэ записал:
«Снаряд шестого калибра снес стену телеграфной станции. В ожидании других того же калибра…»
У Михаила Строгова уже не было сомнений — русских от Колывани отбросили. У него оставалась одна, последняя возможность — бежать через южную степь.
Но тут у самой станции поднялась ожесточенная стрельба и градом пуль разнесло оконные стекла.
Гарри Блаунт, раненный в плечо, упал наземь.
Альсид Жоливэ собирался уже передать такой дополнительный текст: «Гарри Блаунт, корреспондент „Daily Telegraph”, падает рядом со мной, раненный осколком картечи…», когда бесстрастный телеграфист с неизменным благодушием сообщил ему:
— Провод оборван, сударь.
Затем, покинув окошечко, спокойно взял свою шляпу, почистил ее рукавом и, не переставая улыбаться, вышел через маленькую дверцу, которой Михаил Строгов прежде не замечал.
На станцию ворвались татарские солдаты, и как Михаилу Строгову, так и журналистам отступать было уже некуда.
С бесполезной депешей в руке Альсид Жоливэ еще успел броситься к лежавшему на полу Гарри Блаунту и, следуя велению своей доброй души, взвалить его на плечи с намерением бежать вместе… Но было слишком поздно!
Оба были взяты в плен. Михаил Строгов, застигнутый при попытке выпрыгнуть в окно, тоже оказался в руках татар!
Конец первой части
В одном дне пути от Колывани, за несколько верст до селения Дьячинск, лежит обширная равнина, над которой возвышается лишь несколько больших деревьев, главным образом сосны и кедры.
В жаркое время года эту часть степи занимают обычно сибирские пастухи, и ее трав хватает для прокорма бесчисленных стад. Но в это лето напрасно было бы искать здесь хоть одного из кочевых скотоводов. И не потому, что равнина обезлюдела. Напротив, на ней царило необычайное оживление.
По всему ее пространству были разбросаны татарские шатры, здесь лагерем стоял Феофар-хан, свирепый бухарский эмир, и сюда же 7 августа привели захваченных в Колывани пленных — тех, что остались в живых после уничтожения малого русского корпуса и провели ночь на поле сражения. От двух тысяч солдат, которые оказались зажаты меж двух вражеских колонн, пришедших сразу с двух сторон — из Омска и из Томска, осталось лишь несколько сотен человек. События принимали скверный оборот, имперское правительство, видимо, терпело за уральской границей неудачи, во всяком случае временные, ибо рано или поздно русская армия все равно должна была отбросить захватнические орды. Однако сейчас нашествие достигло центра Сибири и, двигаясь через охваченный мятежом край, могло распространяться либо на западные, либо на восточные губернии. Связь Иркутска с Европой оказалась полностью прерванной. Если войска с Амура или из Якутской области не подоспеют вовремя и не поддержат его, эта столица Азиатской России, с ее слишком малыми силами, попадет в руки татар и, прежде чем ее успеют освободить, Великий князь, брат императора, станет жертвой мести Ивана Огарева.
Как чувствовал себя Михаил Строгов? Дрогнул ли он, наконец, под тяжестью стольких испытаний? Считал ли себя побежденным чередой неудач, которые, начиная с Ишима, становились все более тяжкими? Считал ли партию проигранной, миссию проваленной, а наказ невыполнимым?
Михаил Строгов был одним из тех людей, остановить которых может только смерть. А он был жив, его даже не ранило, письмо императора по-прежнему находилось при нем, его инкогнито не раскрыто. Правда, он оказался в числе тех пленников, кого татары волокли с собой как презренный скот; однако, двигаясь к Томску, он тем самым приближался и к Иркутску. Наконец, он все еще опережал Ивана Огарева.
«Я доберусь!» — твердил он себе.
И начиная с Колывани весь смысл его жизни сосредоточился на одной-единственной мысли: вновь обрести свободу! Как ускользнуть от солдат эмира? В нужный момент он найдет способ.
Лагерь Феофара являл собой яркое зрелище. Множество шатров из кожи, войлока или шелковых тканей сверкало на солнце. Высокие султаны, венчавшие их остроконечные верхушки, покачивались среди многоцветных флажков, знамен и штандартов. Самые богатые из этих шатров принадлежали шейхам и ходжам [75] — первым лицам ханства. Особый штандарт, украшенный конским хвостом, с древком, выступавшим из целой связки искусно переплетенных красных и белых жезлов, указывал на высокое положение татарских вождей. А дальше, насколько хватал глаз, равнину покрывали тысячи туркменских шатров, называемых юртами, привезенных на верблюжьих горбах.
В лагере находилось самое малое сто пятьдесят тысяч солдат — пехотинцев и конников, собранных аламами [76]. Среди них выделялись прежде всего таджики — главные представители Туркестана [77] — с правильными чертами лица, белой кожей, хорошим ростом, с черными глазами и волосами; таджики составляли ядро татарской армии, и их ханства — Кокандское и Кундузское [78] — поставляли почти такой же контингент войск, что и Бухара. Кроме таджиков здесь встречались особые образцы разных других народов, населяющих Туркестан или смежные с ним страны. Среди них узбеки — низкорослые, рыжебородые, похожие на тех, что бросились в погоню за Михаилом Строговым; киргизы с плоским, как у калмыков, лицом, носившие кольчужные халаты, вооруженные одни — копьем, луком и стрелами азиатского изготовления, другие — саблями, кремневыми ружьями и «чаканами» — маленькими топорами на короткой ручке, раны от которых всегда смертельны. Были здесь и монголы — среднего роста, с черными косами, висевшими вдоль спины, с круглыми бронзовыми лицами, живыми, глубоко посаженными глазами, редкой бородой, в халатах из синей китайки, отделанных черным мехом и подхваченных кожаными поясами с серебряными застежками; в сапогах с яркими галунами и в шелковых, отороченных мехом малахаях с тремя лентами, болтавшимися позади. Наконец, встречались тут и афганцы с темно-коричневой кожей, и арабы, сохранившие изначальный тип красивых семитских племен, и туркмены с узкими, словно лишенными век глазами. Все эти народы оказались под знаменем эмира, знаменем поджигателей и разрушителей.
