— Пятый?
— Si, senor, пятый. Кстати, если вас интересуют прошлые банкеты, можете отметить: первый был устроен для католического конгресса. Собственно говоря, они и подали эту идею. Затем тут проходил съезд аргентинских философов, после них подошла очередь морских кадетов, а в позапрошлом году здесь гуляли гренадеры Сан-Мартинского полка…
Еще один цех на фабрике вина.
Конвейер подает пустые винные бутылки в грохочущую карусель автомата, который промывает их горячей водой со щелочью; вторая карусель споласкивает их, а следующая наполняет их бирюзовые тела густым кармином вина. Секунда за секундой, бутылка за бутылкой. Двадцать пять тысяч за восемь часов. Излишки вина ручьем текут по желобу в полу, протянувшемуся через все помещение, и возвращаются в хранилища. Здесь не должно пропасть даром ни одного литра.
Когда же, наконец, узнаешь цифры этого производства, то голова идет кругом. Емкость одних только мендосских винных погребов Хиоль составляет 150000000 литров. Сто пятьдесят миллионов литров вина! Виноградники, находящиеся в собственности компании, обеспечивают лишь десятую часть производства, а остальные девять десятых сырья — винограда или готового вина — компания покупает у мелких виноградарей и виноделов. На каких же условиях?
И снова перед глазами возникает картина, представившаяся нам, когда мы впервые взглянули на мендосский край с высоты Серро-де-ла-Глориа. Даже здесь, в винных погребах, чувствуется все тот же гнетущий рост жемчужины, которую кормит мендосская раковина. Предприятие Хиоль и несколько других винодельческих компаний взяли под свой полный контроль производство и сбыт вина во всей Аргентине. Жестокая монополизация привела к тому, что не только жизнь всех местных крестьян, но и судьба всех полутораста винных погребов оказались в руках горстки королей вина. Они скупают всю их продукцию по ценам, которые приковали мендосских виноградарей к деревянным ранчо и клочку изнывающей от жажды земли. По всей Аргентине работает более четырех с половиной тысяч человек из управленческого аппарата компании Хиоль, которые искусственно поддерживают вздутые цены на мендосское вино. Эти люди, стоит только монополистам взмахнуть палочкой, могут вызвать во всей стране острую нехватку вина и обеспечить своим дирижерам огромные прибыли от продажи.
Вечером мы прогуливаемся по мендосским улицам; солнце уже село; тянет сухим холодком. Насмотревшись за день на винную круговерть по километрам погребов, мы заходим в ресторан, чтобы тут спокойно отведать знаменитого мендосского вина «Кансильер», прославившего Аргентину далеко за ее рубежами.
— Siento mucho, caballeros, — пожимает плечами официант. — Глубоко сожалею, господа, но вина вам не достать во всей Мендосе. Разве только если останетесь у нас отужинать. Или можете получить одно вино в отеле для туристов, одиннадцать песо за бутылку. А у нас — четыре с половиной.
Мы сидим в ресторане над мендосским «фирменным» блюдом — паррижьядой. Почти на каждом столе дымятся плоские жаровенки с решетками, под которыми горит древесный уголь. В зале как после пожара, несмотря на то, что над головой, словно в паровозном депо, приоткрыты огромные застекленные рамы. Зажиточные мендосцы зачарованно смотрят сквозь стаканы с вином на свою паррижьяду и снимают с вертелов все, что душе угодно: куски жареного асадо, чоррисо, чинчулины, тушеное вымя, печень, почки. И запивают вином.
Вино только вместе с ужином. Без ужина — содовая вода.
И это в Мендосе!..
В САН-ХУАНЕ БЫЛО ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Утреннее солнце постепенно плавит хрупкое кружево цветов, нарисованных ночным морозом на окне промерзшей комнатенки. Наконец солнечные лучи останавливаются на груде вещей первой необходимости, приготовленных для погрузки в машину.
Мы расстаемся с Мендосой. Через несколько минут мы начнем последние 2 тысячи километров, отделяющие нас от северной границы Аргентины. Еще один взгляд на карту.
— Скажи, пожалуйста, на какой параллели лежит Мендоса?
— На тридцать третьей, как Ист-Лондон в Южной Африке…
— …и почти так же близко от экватора, как Каир. Даже на градус ближе Касабланки. Субтропики! А ты видел утром это замерзшее окно?
В Ист-Лондоне и Касабланке зима — самое хорошее время года, такое же теплое, как поздняя весна в Центральной Европе. Свежий утренний ветер с моря, жаркий день и приятные прохладные ночи, прохладные ровно настолько, чтобы не замерзнуть под легким одеялом.
А в Мендосе зимняя ночь может покрыть окна ледяными цветами и одеть землю вуалью инея. Термометр показывает ночью на 25 градусов ниже, чем в зимней Касабланке. Никто здесь не удивляется десятиградусному ночному морозу. Но как только субтропическое солнце достигает зенита, зима превращается в настоящее лето.
В Мендосе — ярко выраженный континентальный климат, хотя от Тихого океана ее отделяют по прямой всего лишь 240 километров. Однако именно на этой узкой полосе земли вздымается к небу гигантская гряда Кордильер с самой высокой горой западного полушария — Аконкагуа — высотою около 7 тысяч метров над уровнем моря. Этого более чем достаточно, чтобы лишить Мендосу благотворного влияния океана, смягчающего слишком резкую разницу в температуре дня и ночи. Такой низкой температуры мы не встречали уже полтора года. Последний раз столь же морозная ночь застала нас у вершины Килиманджаро, в 3 градусах от экватора. И тогда перед нами лежал путь на север, за солнцем, навстречу экватору. Здесь, в Мендосе, направление нашего путешествия из Буэнос-Айреса повернулось на 90 градусов, тоже прямо на север.
«Годами у нас не бывает дождя…»
С трудом отогрев окоченевшую, продрогшую на ночном морозе «татру», мы выехали из Мендосы. Каких-нибудь 200 километров отделяло нас от северного двойника виноградной столицы — от Сан-Хуана. Не так давно при одном только упоминании названия «Сан-Хуан» у людей, живущих в Андах, мороз проходил по коже и улыбки застывали на губах. Из Мендосы мы направились туда, где еще недавно был город и где, возможно, вырастет новый, как только руины Сан-Хуана оправятся от кошмара последнего землетрясения.
Дорога до Сан-Хуана все время усиливает в нас чувство подавленности, вызванное воображаемыми картинами уничтоженного города. Недолго провожает нас вялая зелень эвкалиптов и фруктовых садов — до тех мест, где высыхают последние канавки оросительной системы. А потом нас опять поглощает пустыня — сразу, без перехода. Лишь изредка к востоку от дороги появляются одинокие островочки зелени. А на западе громоздятся грозные, мертвые гребни Анд. Впервые мы оказались лицом к лицу с ними — одни, вдали от всего живого. Жуткая встреча. Во время долгих странствий по аргентинским равнинам мы страстно ждали этой минуты. И вот исчез мираж зеленых склонов и снежного сияния вершин.
