Удивленный Стрига посмотрел на лоцмана, неподвижность которого его успокоила. Наверное, песчаная мель заставляла здесь суда следовать по столь извилистому пути.
Стрига не ошибся. Да, песчаная мель в самом деле лежала на дне реки, однако не в стороне моря, и прямо на эту мель Сергей Ладко правил твердой рукой.
Внезапно раздался громкий треск. Шаланда затряслась. От удара мачта начисто сломалась у основания, парус скатился, накрывая складками людей. Судно безнадежно село на мель.
На борту все свалились с ног, в их числе и Стрига, который поднялся, преисполненный бешенством.
Он бросил взгляд на Сергея Ладко. Лоцмана, казалось, не взволновало происшествие. Он стоял, бросив руль, с руками в карманах куртки, и наблюдал врага, выжидая, что будет дальше.
— Каналья! — заорал Стрига и, размахивая револьвером, бросился к корме.
На расстоянии трех шагов он выстрелил.
Сергей Ладко успел нагнуться. Пуля пролетела, не задев. Тотчас выпрямившись, лоцман прыгнул на противника и вонзил нож ему в сердце. Стрига рухнул.
Драма развернулась так быстро, что пять человек экипажа, запутавшиеся, впрочем, в складках паруса, не имели времени вмешаться. Но как они завопили, увидев, что их атаман упал!
Сергей Ладко бросился по верхней палубе вперед, чтобы их встретить.
— Назад! — вскричал он с двумя револьверами в руках (один был вырван у Стриги).
Бандиты остановились. Они не имели оружия и, чтобы им завладеть, требовалось проникнуть в рубку под огнем неприятеля.
— Одно слово, ребята,— сказал Сергей Ладко, не оставляя угрожающей позы.— У меня одиннадцать зарядов. Это больше, чем нужно, чтобы перебить вас до последнего. Предупреждаю, что буду стрелять, если вы не отступите немедленно на нос судна.
Экипаж совещался в нерешительности. Сергей Ладко понял, что, если они ринутся все враз, он, без сомнения, уложит некоторых, но остальные убьют его.
— Внимание! Считаю до трех! — объявил он, не давая времени опомниться.— Раз!
Те не двинулись.
— Два! — возгласил лоцман.
В группе произошло движение. Трое готовились к атаке, двое намеревались отступать.
— Три! — выкрикнул Ладко и спустил курок.
Один упал с плечом, пробитым пулей, остальные ударились в бегство.
Сергей Ладко, не покидая наблюдательного поста, посмотрел на пароход, тот, что повиновался сигналу Стриги. До него оставалось менее мили. Когда судно станет борт о борт с шаландой, когда его экипаж присоединится к пиратам, положение сделается более чем серьезным.
Пароход приближался. Он был не более чем в трех кабельтовых, когда, быстро повернув направо, описал большую дугу и удалился в открытое море. Что означал этот маневр? Обеспокоило ли его что-то такое, чего не мог еще заметить Сергей Ладко?
Он ждал с волнением. Прошло несколько минут, и другое судно показалось из-за мыса Южного. Труба выпускала тучу дыма. Держа направление на шаланду, оно мчалось на всех парах. Сергей Ладко рассмотрел на носу катера фигуру друга, своего пассажира, господина Иегера, он же сыщик Карл Драгош.
Сергей Ладко был спасен.
Считанные минуты спустя палубу шаланды наводнила полиция; экипаж сдался, понимая бесполезность сопротивления.
Сергей Ладко устремился в рубку. Он осматривал каюты, одну за другой. Одна была закрыта. Он высадил дверь ударом плеча и остановился на пороге.
Натча протягивала к нему руки.
Процесс дунайской банды прошел незамеченным в громе русско-турецкой войны[53]. Негодяи, включая и Титчу, легко пойманного в Рущуке, были повешены, не возбудив всеобщего внимания, что случилось бы в более спокойные для страны времена.
Судебный процесс позволил героям этой книги найти объяснение тому, что еще оставалось для них непонятным. Сергей Ладко узнал, как по недоразумению его заточили в шаланду вместо Карла Драгоша и как Стрига, прочитав в газетах сообщение о посылке следственной комиссии в Сальку, явился в дом рыболова Илиа Бруша, чтобы ответить на вопросы полицейского комиссара из Грона.
Ладко узнал также, как Натча, захваченная дунайской бандой, боролась против притязаний Стриги, а тот, уверенный в гибели врага, не переставал ей внушать, что она вдова. Однажды Стрига в подкрепление своих слов показал молодой женщине ее собственный портрет, утверждая, что отбил его в кровавой схватке у законного владельца. Произошла жестокая сцена, Стрига дошел до угроз. Тогда-то вырвался у Натчи крик, слышанный беглецом в ночной тиши.
Но это старая история. Сергей Ладко не вспоминал больше о тяжелых днях с тех пор, как нашел свою дорогую Натчу.
Счастливая пара не хотела возвращаться в Болгарию после того, как события их жизни стали широко известны. Устроилась сначала в румынском городе Хуржево. Там и жили они, когда в апреле следующего, 1877 года русский царь объявил войну султану. Сергей Ладко одним из первых вступил в армию России, оказал ей важные услуги благодаря превосходному знанию театра военных действий.
Война кончилась. Болгария стала наконец свободной. Сергей Ладко с Натчей вернулись в Рущук, в родной дом, и он снова стал лоцманом. Они жили там счастливые и уважаемые.
Карл Драгош остался их другом. Долгое время он спускался по Дунаю, по крайней мере раз в год, чтобы побывать в Рущуке. Теперь железные дороги, сеть которых быстро развивается, позволяют Драгошу сократить время переездов. А Сергей Ладко наносил визиты в Будапешт только по извилинам реки, во время своих лоцманских поездок.
Натча подарила ему трех сыновей, они теперь уже взрослые. Младший после строгого ученичества под началом Карла Драгоша стоит на хорошем пути к самым высоким ступеням судебной администрации Болгарии.
Средний, достойный наследник лауреата «Дунайской лиги», посвятил себя рыбной ловле. Его уженье осетров доставило всеобщую известность и состояние, которое обещает стать значительным.
Старший же заменил отца, когда для того пробил час ухода с реки. Он теперь лоцман, водит шаланды и пароходы от Вены до моря, через извилистые проходы и коварные отмели Дуная.
Но какова бы ни была разница их занятий, общественного положения, сердца трех сыновей Сергея Ладко бьются заодно. Разбросанные жизнью по различным дорогам, они сходятся на их перекрестке. Этот перекресток — почитание отца, нежность к матери, любовь к болгарской родине.
[1] Готический шрифт — почерк латинского письма эпохи средневековья (XII-XV вв.) в Европе. Впоследствии имеет ограниченное применение.
