Дуглас. Привет.
Я. Надеюсь, тебя не очень мучила жажда. Вот, полей.
Дуглас. Спасибо.
Я. Извини, что я так долго.
Дуглас. Ничего. Представляешь себе, тут недавно прошел один человек с двумя большими английскими булавками в ушах.
Я. Что ж, можно их носить и в ушах.
Дуглас. Пожалуй.
Я. Слышишь, мне правда очень неловко, что я долго ездил.
Дуглас. Пустяки. Хотелось бы мне знать, с какой стати он воткнул себе булавки в уши?
Я. А тебе не хочется знать, почему меня так долго не было?
Дуглас. Наверное, тебя что-нибудь задержало.
Я. Вот именно.
Дуглас. Ну вот.
Ален совсем другой. Уж он-то не смог бы спокойно сидеть и размышлять, зачем человеку носить в ушах английские булавки. Он вообще не способен сидеть на одном месте. Рано расставшись со школой, которая рассчитана на долгое и упорное сидение, он сперва пошел работать на мясокомбинат, однако вскоре заключил, что ему больше по нраву зоология, и решил заняться ею. Неделями, месяцами Ален бродил в лесах Восточной Африки, исследуя и снимая на кинопленку животный мир. Все его лагерное снаряжение составлял спальный мешок — заслуженный и горячо любимый Аденом «ветеран», из которого без конца лезли перья и которому был запрещен доступ в Серенгети, ибо инспектора посчитали сей дряхлый предмет слишком антисанитарным для приличного национального парка. Ален купил новый мешок только после того, как старый лишился своего последнего пера.
Мать Алена служит в банке, только бы не сидеть в зверинце, в который превращен ее дом. Антилопа бонго[16], которая под конец достигла веса около ста семидесяти килограммов, была Алену настолько дорога, что он вместо загона одиннадцать месяцев держал ее в комнате, предназначенной для гостей. А бабуин, которого Ален привез совсем молодым, шесть лет жил в доме. На первых порах он ко всем относился почтительно. Потом, как это свойственно многим стайным животным, он захотел повелевать и живо подчинил себе мать и сестру Алена, однако сам Ален ему не покорился. Шесть лет Алену удавалось перекричать жильца, издавая характерный для бабуинов звук — низкое, гулкое «угу-гу», но затем бабуин окончательно вышел из повиновения и вообразил себя хозяином, причем в его понимании это — увы! — означало, что можно безобразничать, кусать кого попало и вторгаться во владения соседей. Зверь в нем взял верх, и это его погубило: с бабуином пришлось расстаться.
Если не считать мясокомбинат, первый заработок Алену принесли змеи. Он наловил кучу рептилий и выставил их на каком-то местном празднике. Повесил вывеску «Рептилии Рута», назначил входную плату и принялся пожинать плоды своих трудов. Теперь, когда ему исполнилось двадцать четыре года, его дела идут еще лучше. Ален отснял большую часть материала для фильма Гржимека «Серенгети не должен умереть»[17], и съемки животных остаются его главным занятием. За год до нашей экспедиции он женился на Джоун, отличной, работящей девушке, которой на вид дашь не больше восемнадцати и которая чувствует себя в лесу так же уверенно, как сам Ален. Родители Джоун сопровождали туристов в путешествиях по Восточной Африке, и, как только она подросла настолько, что могла держать в руках кухонное полотенце, они стали брать ее с собой.
Следующий член экспедиции — кикуйю Киари, повар Алена. Крутые дуги бровей придавали ему вечно удивленный вид. Киари скверно чувствовал себя в родной среде львов и носорогов и явно предпочитал Найроби, но он был чрезвычайно старательным, приветливым и обязательным человеком. Один раз нам удалось заманить его в гондолу и на несколько минут поднять в воздух. Я уверен, что Киари чувствовал себя очень худо, однако он старался не показывать виду, потому что перед ним на шаре по очереди поднялись все члены наземной команды. Только брови его чуть не слились с курчавой шевелюрой.
На Киари мы и закончим знакомство с нашим отрядом. Каждый день мы покидали лагерь и отправлялись в экскурсию по Серенгети. В парке всегда было на что посмотреть. Вот гепард крадется сквозь траву, а в следующую минуту он помчится, словно борзая, огромными прыжками. Вот леопард, прильнув к земле, ползет так, будто ноги его атрофированы и для передвижения, как у змеи, служат ребра. Однажды мы в сильный ливень наблюдали, как три львицы поочередно атаковали больную зебру. Все три потерпели неудачу, потому что бросались на нее, не успев подобраться достаточно близко к испуганному животному. Обычно львы подкрадываются к добыче вплотную, они плохие преследователи, что и доказала зебра, спасшаяся бегством.
Наши наблюдения Ален дополнял рассказами. Больше всего мне понравилась история про бабуинов и леопарда. (Напомню, что бабуины любимая пища леопардов, и ничто не действует так устрашающе на этих обезьян, как запах их врага.) Однажды Ален увидел леопарда, который быстро пересек полянку и взобрался на дерево. Сразу после этого на полянке появилось с полсотни бабуинов — идут, покачиваются, гордые, важные, надменные, чрезвычайно довольные собой. Впереди, раскачиваясь особенно сильно, выступал бабуин покрупнее — вожак, король. Каждое его движение, каждый мускул обличал предводителя. Вдруг он почуял запах леопарда и с громким воплем подскочил высоко в воздух. Ноги его, совсем как у диснеевской собаки, побежали еще в воздухе, и, коснувшись земли, он ракетой пустился наутек. В одну секунду поляна опустела, виден был только свисающий с дерева длинный хвост леопарда.
Леопарды разными способами добывают свое любимое блюдо. Один из самых простых — доконать жертву страхом. Завидев приближающегося хищника, перепуганные насмерть бабуины с визгом мчатся к ближайшему дереву. Леопард усаживается внизу ждать, нервное напряжение на дереве растет. Вот пятнистый зашипел, и сразу визг звучит громче, с новой силой разгорается драка за лучшее место. Через пять минут опять шипение. Страх переходит в панику, бабуины лихорадочно ищут места побезопаснее. Опять шипит. Опять слышен визг, опять идет возня. И вот уже чьи-то нервы не выдержали. Отчаянным прыжком один из бабуинов пытается достичь соседнего дерева, но леопард прыгает еще стремительнее — обед обеспечен. И тотчас напряжение спадает. Жизнь возвращается в обычную колею — до следующего раза.
На огромных просторах Серенгети число особей тоже огромно. Не одна стрекоза порхает в вечернем воздухе, а сразу тысячи. Вокруг каждого дерева переливаются рои трепещущих крылышек, а со всех сторон летят еще и еще… Или взять турачей[18]. Едем на машине, вдруг из-под самых колес взлетает пара турачей и тут же снова ныряет в траву. А за ними, будто по сигналу, и другие пары повторяют этот маневр. Подпустят машину вплотную, метнутся в сторону и снова садятся. Так продолжалось много километров. Можно было подумать, что перед нами одна и та же пара, пока спектакль неожиданно не прекратился. Сменилась трава, и фауна тоже изменилась.
