По дороге в порт мы замечали то тут, то там примостившихся в укромном уголке бесприютных. Луна освещала старую крепость. В нише крепостной стены кто-то спал.
В маленькой гавани, отделенной от остальной бухты совсем игрушечным пирсом, собрались яхты, моторки, прогулочные шлюпки. Энтузиаст парусного спорта не мог равнодушно пройти мимо. Путь мне преградила вывеска Я английском языке: «Частное владение. Вход только членам яхт-клуба».
С американской военной брандвахты неслись визгливые звуки радиолы. Саксофон, банджо, барабан и еще какие-то инструменты играли в наимоднейшей манере «биг-бит» — «сильный удар», смысл которой состоит в том, чтобы наяривать, как можно шумнее, больше ни о чем не заботясь. Беспардонно залихватская музыка взвилась над сонным заливом, над улицами, домами, над пальмами, которые поникли пышными кронами.
Это тоже — колониальный стиль.
Ночью огни Триполи исчезли за окоемом — округлое слово это у дедов наших означало горизонт. Утро мы встречали в открытом море. День начинался розовый и умытый.
О Венеции писать трудно. Что добавишь к тысячам книг, ученых трактатов, художественных полотен, фильмов, посвященных неповторимому городу?! К тому, что писали Марк Твен и Хемингуэй, Герцен и Блок и бесконечное число других, навсегда прославивших Царицу Адриатики!
Конечно, попадаются путешественники, которые в любом месте считают себя первооткрывателями. В радостном запале они сообщают друзьям и знакомым, что в Париже воздвигнута Эйфелева башня, что бедуины ездят на верблюдах, а китайские гурманы лакомятся ласточкиными гнездами. Если в рассказе о Венеции я буду походить на таких пропагандистов прописных истин, то заранее прошу прощения. Постараюсь все же не отягощать внимание читателя, придерживаться личных впечатлений, сократить до предела общие сведения.
Венеция — город-музей, а иногда… вызывает мысль о кладбище. Во всем ощущается тонкая печаль, настроение, устремленное в прошлое. Влажный воздух окрашивает дали в серебристо-пепельные тона, напоминающие цвет старых венецианских кружев. Тихая вода каналов бросает темные отблески, по-средневековому узки улицы, навсегда лишены солнца переулки. Из четырехсот переброшенных через каналы мостов только три-четыре по-настоящему массивны, остальные не достигают и десятка метров длины, нескольких метров ширины. Детей в Венеции возят в специальных колясочках, у которых легко снимается с колес колыбель, где лежит дитя. Через мост колыбель несут на руках. Обычному «ребячьему транспорту» передвигаться трудно — приходится въезжать по ступенькам очередного моста, потом спускаться тоже по ступеням.
Любой уголок Венеции напоминает о былом, которое никогда не вернется вновь. Ленинград, на мой взгляд, не менее красив и историчен. Но, кроме тонкой тишины Зимней Канавки, есть в нем мужественность Выборгской стороны, кипение новых кварталов Автово, он проникнут не грустью увядания, а мажорной песней грядущего.
У Венеции будущего нет. Расположенная на 118 островах лагуны, расти, шириться она не может, с каждым веком все глубже уходит в болотистую почву, если не принять мер, когда-нибудь вообще скроется под водой. Разрабатываются всевозможные проекты, как сохранить Венецию, но — нужны деньги. А их не так много.
Ощущение нереальности, призрачности происходящего не оставляло меня все дни пребывания в Венеции. Прошлое цепко хватает вас и никак не хочет отпустить. Ультрасовременную толпу, которая от утра до вечера топчется мл площади святого Марка, просто не замечаешь. Их не существует — толстомясых туристок в общелкнутых штанах, ветчиннолицых джентльменов, навьюченных фотокинопринадлежностями. К чему они здесь, когда по этим плитам проходил Джордано Бруно, теплого мрамора этой колонны касался Тициан, Байрон отсюда следил за чугунными фигурами, отбивающими время на Башне Часов! Легкая громада собора святого Марка, неповторимый в мире архитектурный ансамбль, существует сам по себе, не соприкасаясь с ротозейством и праздностью. Любоваться им не устаешь, бродить по Венеции можно бесконечно, каждый раз находя что-то новое, до сих пор не увиденное.
И все же туристский карнавал, беспрерывный добрую сотню лет, не мог не наложить отпечаток на общий стиль венецианской жизни, сделал ее декоративной. Под Мостом Вздохов весь день плавает гондола, и гондольер принимает картинные позы, рисуясь в прицеле объективов. Мост Риальто превращен в универмаг сувениров. Возле Дворца Дожей стоят полицейские в опереточной форме.
Несмотря ни на что, красота остается красотой. Город-музей был, есть и будет гордостью всего человечества, свидетельством безграничности прекрасного. Невозможно выделить «самое главное», «самое красивое» в Венеции, Каждое создание творцов ее незабываемо, будь то причудливый фасад святого Марка или колоннада Дворца Дожей, купола церкви Санта-Мария делла Салуте или мост Риальто.
Вода делает венецианский быт неповторимо своеобразным. О причалы, как щенки о живот матери, трутся носами гондолы, снуют речные трамваи, тупорылые баркасы, лакированные лимузины-катера.
Эффектная синьора выпархивает из дома, аккуратно закрыв за собой дверь на ключ, простучав по каменным ступеням каблучками, спускается к воде, садится в катер, бережно расправив шумную нейлоновую юбку. Заурчал мотор, и умчалась красавица, только бурлит за кормой вода.
Большинство каналов не имеет набережных и парадные подъезды, фасады домов выходят прямо к воде. Маленькие волны, поднятые катерами и моторками, лижут темную, обглоданную вековой сыростью стену палаццо. Сколько столетий стоит он, кто бывал в нем, кто жил и прожил тут жизнь?! Пылкое воображение рисует мадонн, которых Тициан сделал бессмертными, лукавых и жестоких интриганов, наемных убийц — брави, скрытых черным плащом и широкополой шляпой. Из-под плаща выглядывает шпага, рука сжимает отравленный стилет. Заговоры и убийства, любовь и политические интриги, богатство и надменность — все это было.
Но постепенно крупный политический и торговый центр стал городом-музеем, городом, у которого все в прошлом. Палаццо — дворец, возле которого мы остановились, когда приглядишься, производит самое унылое впечатление. Не ремонтировался он если не со времен Христофора Колумба, то, во всяком случае, с наполеоновских войн. Большинство окон не имеет стекол, изнутри завешены потемневшими соломенными циновками.
И — таково свойство натуры советского человека! — мы, двое матросов и я, одновременно поймали себя на желании тотчас бежать в райком и райисполком, в редакцию, сигнализировать, стучать кулаком по столу, возмущаться варварским отношением к жилому фонду, требовать, призывать, выводить на чистую воду.
