Течение, которое у нас часто называют «социалистическим реализмом», не было на самом деле исключительно российским движением. Пропагандистские росписи на стенах, превозносившие заводы и рабочих, делались и в Нью-Йорке, и вообще повсюду. На зданиях в нижнем Манхэттене были вырезаны рельефы, изображавшие работников прессы, трудившихся внутри. По соседству с моим собственным домом на тротуаре стояла здоровенная бронзовая скульптура человека, сидящего за швейной машинкой, а немного поодаль — другая: громадные иголка и пуговица. О, славные работники заводов! Но культ живых «великих лидеров», похоже, не прижился здесь так же основательно, как в Европе.
Я пересекаю реку по пешеходному мосту, направляясь к собору Святого Павла (внутри играет зловещая органная музыка — долгие, угрожающие аккорды). На вращающейся двери входа красуются слова: «Не что иное, как храм Божий. Здесь райские врата».
Неслабая претензия для вращающейся двери! Думаю, зайдя внутрь, видишь ту же надпись задом наперед.
Мы с моей подругой С. обедаем в компании двух моложавых типов, заправляющих делами арт-галереи, пока ее владельцы в отъезде, — худого немца, переехавшего в Лондон всего несколько месяцев назад, и англичанина, раньше работавшего в другой местной галерее. Их заведение расположено в Мэйфэйр, районе унылых пейзажей в золоченых рамах, древностей и антиквариата, роскошных бутиков и магазинов с ярко выраженным британским духом — один называется «Ценитель запонок», в витрине другого выставлены костюмы для игры в поло и стеки для верховой езды.
Галерейщики интересуются, чем я занимаюсь, явно подразумевая «ты хоть что-нибудь делал после Talking Heads?». Всегда чувствуешь себя странно, когда сталкиваешься с людьми, воображающими, будто ты бил баклуши с момента выхода в свет хитовых пластинок, которые они помнят с детства. Разговор переходит на «живые» концерты, на которых мы побывали в последнее время, и немец замечает, что за всю свою жизнь посетил концертов пять, не больше. Он рос под звуки техно и танцевальной электроники, так что и теперь в основном слушает одних лишь диджеев. Я спрашиваю, во сколько начинаются такие «концерты», и он отвечает, что знаменитые диджеи обычно не выступают до часу ночи. Чувствую себя старомодной развалиной — к этому времени я обычно уже лежу в кровати.
Англичанин фыркает: немцы поголовно помешаны на техно; это замечание встречает недоуменный и, кажется, раздраженный взгляд его сотрудника. Я же думаю о том, насколько непохожими могут быть наши представления о музыке, как по-разному мы применяем ее в своей жизни. Полагаю, что для приехавшего из Германии джентльмена музыка представляется чем-то наподобие машины, устройства, способствующего танцу и какому-то связанному с ним освобождению. Функция музыки, таким образом, проста и ясна, она либо выполняет свое предназначение — либо нет. Мне кажется, здесь немало зависит также и от контекста. Не много найдется офисов, чьи стены содрогаются от техно-ритмов. Для него музыка должна ассоциироваться с определенным местом и временем суток — как посещения тренажерного зала или музея изящных искусств. Такую музыку дома толком не послушаешь. Возможно, в техно-клубах протекает и какое-то общение, так что музыка обеспечивает условия и для этого. Значит, тексты песен не имеют никакого значения — это же очевидно.
Что тогда музыка для меня? Ну, мне нравится танцевать под музыку, хотя, пожалуй, синкопированные ритмы — фанк, латиноамериканские жанры, хип-хоп и так далее — заставляют меня двигаться в такт чаще, чем размеренный повтор ударов хаус-музыки или того же техно. Я выдумал разные объяснения этому — дескать, синкопы по-разному, хотя и одновременно, «активируют» отдельные части тела (и участки сознания). Подозреваю, удовольствие, получаемое от этого наслоения ритмов, действует как биологическая метафора — метафора и отражение социальных и физиологических ритмов и процессов, которые мы считаем приятными. Эта музыка, как мне кажется, не зависит от контекста. Я могу прыгать у себя на чердаке или покачиваться в такт ритмам ай-пода в метро. Когда мне хочется послушать музыку, не танцуя, чаще всего я выбираю композиции с вокалом, находя, что мелодическая дуга в сочетании с гармониями и пульсом ритма может быть невероятно захватывающей эмоционально. Мы называем такие композиции песнями. Иногда текст тоже помогает, но я нередко прощаю слабые стихи, если все остальное — на уровне.
Значит, это уже два разных «применения» музыки. Наконец, я иногда слушаю саундтреки, современную классическую и неопределенно-экспериментальную музыку — обычно в качестве фона, усилителя настроения или просто ради атмосферы. В фильмах и телепередачах мы постоянно получаем тщательно дозированную музыку именно в таких целях. Это музыка в роли кондиционера… Черт, я же забыл рассказать немцу-галерейщику о своем недавнем сотрудничестве с техно-гуру Полом ван Дайком! А жаль, так я набрал бы дополнительных очков и завоевал бы его доверие.
Я шучу, что официант, похоже, подводит глаза карандашом, что вызывает смену предмета нашего разговора: как мне сказали, в местном магазине «Эберкромби и Фитч» все продавцы-консультанты должны быть моделями (или хотя бы походить на них), чтобы их наняли. Этот бывший бастион верхнего платья для «белых англосаксонских протестантов» (которое в прошлом отличалось такой же намеренной невыразительностью, как костюмы прямого покроя от «Братьев Брукс») возродился в качестве флагмана гомоэротического шика и фашистской элегантности. Вот и рассуждайте теперь о современных стандартах! Неужели за каждым мужчиной в застегнутом на все пуговицы хорошем костюме прячется этакий Том из Финляндии? У входа в магазин стоят два красавца в шортах, а стены внутри увешаны фотографиями и картинами (да, картинами!) мужчин-моделей с обнаженными торсами. Ухищрение оправдало себя: каждый день магазин заполняет молодежь всех видов и расцветок. Это выглядит как замечательный тематический парк, посвященный китчу, как воплощенный в жизни фильм Лени Рифеншталь или эпическая драма о завернутых в тоги римлянах. Что с того, если гей-китч продает одежду молодым людям с вполне традиционными пристрастиями? Келвин Кляйн делал это на протяжении десятилетий. Его черно-белые рекламки выглядят как фотографии из софт-гей-журналов 50-х и 60-х годов. Конечно же, подобная методика продажи применяется осознанно, это не просто предлог познакомиться с моделями. Не может быть, чтобы молодые гетеросексуалы, которые здесь отовариваются (а многие из них в жизни бы не подошли близко к чему-то, украшенному гей-ярлычком), думали: «О, да они здесь просто классные ребята!»
