Наша последняя и самая продолжительная задержка произошла в середине дня, когда мы остановились у каменной хижины на краю утеса, чтобы посмотреть на религиозную церемонию. Издалека мы услышали волшебные звуки барабана, колокольчика, цимбал и раковины. Музыка нагоняла на меня тоску по лагерю в Покхаре и здесь, на природе, звучала еще более трогательно. Я пыталась выяснить суть церемонии, но, если Мингмар и знал, он явно не хотел обсуждать этого с иностранкой, и я прекратила расспросы и вознаградила себя четырьмя деревянными чашками самого лучшего чанга, какой мне только доводилось пробовать.
Пожилой лама, руководивший церемонией, был одет в черное одеяние, а не в темно-красное, как принято, а его помощник, молодой монах, носил мирскую одежду. Оба сидели на земле, скрестив ноги, спиной к стене хижины. На низком деревянном столике перед ламой лежал буддийский канон. В правой руке он держал колокольчик, в левой — дордже, который часто откладывал, чтобы в очередной раз приложиться к чангу. В отличие от более ортодоксальных лам, он предпочитает этот напиток чаю с маслом. У стены стояло изображение Будды с обычными торма и масляными лампадами перед ним, рядом висел барабан, в который высокий стройный юноша, одетый в нечто вроде юбки, бил в такт молитвенным песнопениям. Около тридцати человек полукругом сидели рядом. Они смеялись, болтали, пили чанг и ели холодный, нарезанный ломтиками вареный картофель. Атмосфера была веселой и дружеской. Нам оказали самый радушный прием. Мы провели там более получаса и, расставаясь, сделали ламе подношения.
Оказывается, молодая мать в семье шерпов, у которых мы сегодня остановились, проработала три года на строительстве дороги в Ассаме. Мингмар говорит, что местные жители часто ездят на заработки в Индию. Там они вместе с тибетскими беженцами работают в дорожных бригадах. Скопив столько денег, сколько за всю жизнь им не заработать в Непале, они по дороге домой занимаются торговыми сделками в Калимлонге. Я пыталась выяснить, принимают ли их в бригады официально, как непальских граждан, или им приходится маскироваться под тибетских беженцев. Однако мой вопрос был расценен как неделикатное любопытство, поэтому я прекратила расспросы.
Сегодня вечером Мингмар наконец разобрался, где мы находимся, и заверил, что 24 ноября к полудню мы уже будем дома. Дорога до Катманду ему знакома, чему я весьма огорчилась: как хорошо было блуждать по горам!
22 ноября. Лачуга на вершине горы.Это самый убогий ночлег за все наше путешествие. Здесь еще неуютнее, чем в лачуге у гомпы. В маленькой комнатке нет окон, и сейчас, с наступлением темноты, тут собрались: семья из шести человек, вол, козы, семь кур, петух, Мингмар и я. Мы снова на высоте более девяти тысяч футов. Ночью очень холодно, поэтому хозяева закрыли дверь, не давая возможности клубам древесного дыма выйти из комнаты. Дым вызывает у меня приступ неуемного кашля и мучительно ест глаза. Зато хозяева — веселые, добрые таманги — исключительно милы. Их страстное желание создать мне хоть какие-то удобства особенно трогательно на фоне безысходной нищеты.
Сегодня нам снова пришлось совершить марафонский переход, и я поняла, почему Мингмар не рвался в путь. Наши приключения начались в семь часов утра с весьма рискованного перехода через безумно быструю ледяную реку глубиной по пояс. На этот раз дрожал от страха Мингмар — для разнообразия. Когда мы вместе преодолевали течение, он так неистово за меня цеплялся, что мы оба чуть не утонули. Потребовалось напрячь все силы, чтобы удержаться на ногах под напором воды на огромных шатких валунах, а это было настолько трудно, что мне не верится, что мы могли преодолеть течение, не окунувшись.
Временами вода доходила нам до груди, так что мы промерзли насквозь. Правда, мы быстро согрелись во время полуторачасового подьема по крутой, скользкой и узкой тропинке сквозь заросли кустарника. В густой траве я не могла различить осыпающейся тропинки, но зато отчетливо видела пропасть справа, хотя и не осмеливалась в нее заглядывать.
К половине десятого эта сумасшедшая, головокружительная тропа кончилась, и мы снова стали спускаться к реке. Остановились позавтракать в зловонной, полной мух лачуге у дороги Катманду — Госаинкунд Лекх, а час спустя шли по этой «автостраде» вместе с группами тяжело нагруженных тибетцев, тамангов и чхетри, чувствуя себя уже на полпути к суете столичной жизни.
В течение четырех часов мы спускались вдоль реки. Тропа шла то через россыпи огромных валунов, то через яркие наносы чистого серебристого песка, то по ветхому подвесному мостику, который болтался в ста пятидесяти футах над водой. Меня несколько возмущает столь безалаберное отношение к дощатым мостикам: неужели трудно привести их в порядок, ведь вокруг столько деревьев?
К трем часам мы добрались до деревни, где впервые за всю дорогу от Трисули увидели лавку. Мы хотели купить чай (он кончился уже несколько дней назад), но в лавке были только засохшие и засиженные мухами индийские сладости, отвратительные сигареты и заплесневевшее печенье. Чтобы подкрепиться, мы купили две пачки печенья.
Снова часа три мы карабкались по крутой тропинке вверх, и сверкающие снежные вершины на севере с каждой минутой становились все красивее. Нижние плодородные склоны возделываются чхетри или неварами, а верхние, более скудные, — тамангами. Район густо населен — и соответственно полон запахов — по сравнению с оставшимися позади пустынными горами.
23 ноября. Катманду.Сегодня мы проделали еще один марафонский переход, благодаря чему прибыли сюда раньше срока.
Утром я впервые увидела полное затмение солнца, продолжавшееся с восьми часов пятнадцати минут до половины десятого. В честь этого события по всему Непалу объявлен выходной день.
Мы покинули лачугу до рассвета, и к восьми часам достигли вершины холма высотой в девять тысяч футов, преодолев легкий подъем по раннему бодрящему воздуху. Оттуда виднелась длинная глубокая узкая долина, и около двух миль тропа шла почти по ровному месту, а потом резко нырнула вниз к деревушке у реки.
Когда мы спускались с вершины, я почувствовала, что со светом происходит что-то неладное, и заметила неожиданное похолодание. Догнав Мингмара, я спросила:
— Боже мой, что происходит вокруг? Свет стал каким-то странным, да и холод ужасный!
На такой вопрос англичанин бы не удержался и ответил, что ничего вокруг не происходит, но Мингмар спокойно ответил:
— Луна кушает.
С минуту я смотрела на него, раскрыв рот. Сначала я заподозрила, что он помешался, но потом сообразила, что если у кого-то сдвиг, так это у меня, потому что, когда он указал на солнце, я увидела: поверхность светила уже на четверть была затемнена «голодной» луной.
