Я тут же уснул, а Татьяна Александровна всю ночь промучилась. Она неуютно чувствовала себя в роли «сквотера» и вздрагивала от всех звуков: как хлопали двери и окна, скрипели деревянные перегородки, позвякивали водосточные трубы, бились о стены ветки деревьев…
Цветочная ферма у Хамптона
Поиски работы начали сразу же, как только вернулись назад в Квинсленд. Кто-то из водителей сообщил, что в Гатоне вот-вот начнется уборка лука. Но тут же предупредил:
— Конкуренция будет большая. У тех, кто не имеет своей машины, шансов нет вообще.
Можно было бы завербоваться на уборку перца. Им были завалены все поля в округе. Но… его не убирали. Цены упали слишком низко, фермеры ждали, когда они поднимутся. Капитализм! Пусть лучше перец сгниет на полях.
В Тувумбе мы были проездом. Зашли в офис туристической информации, просто чтобы бесплатно попить горячего чая — очень хотелось согреться после ночевки в буше под холодным моросящим дождиком. А на выходе столкнулись с… Либби (с ней мы познакомились во время своего первого посещения этого города). С ее помощью мы нашли себе и работу и жилье — дом, который продавал сосед Либби.
С понедельника мы вышли на работу. На ферме как раз в самом разгаре шел сезон уборки «леди Стефани» — так называют кустарник с непритязательными белыми цветочками. Европеец вряд ли обратил бы на него внимание, но японцы — известные эстеты — готовы платить бешеные деньги.
Мы жили практически не в доме, а на открытой веранде. Поставили там кровати, стол, повесили гамак. Вниз уходит широкая деревянная лестница, заканчивающаяся у сколоченной из обтесанных бревен беседки с душем и раковиной для стирки белья, немного левее растут четыре дерева «ботлбраш» («щетка для мытья посуды» — так их называют в Австралии за форму цветов) еще левее — разлапистое мандариновое дерево, немного впереди — высокий эвкалипт. Удивительно шумный! Весной он был весь усыпан цветами, чем привлекал к себе рой пчел, гудящий, как работающий под высоким напряжением трансформатор; а летом с него слезала и с сильным грохотом ошметками отпадала кора.
В Австралии, как ни в одной другой стране, можно ощутить свою близость к природе. Вот и мы в этом доме жили, как в центре зоопарка. На чердаке поселилась пара опоссумов. Эти смешные зверьки напоминают по внешнему виду смесь кошки, белки и обезьяны. Они каждый вечер, а иногда и половину ночи, с неимоверным грохотом носились друг за другом по крыше, периодически сваливаясь оттуда с громкими истошными криками. Но хуже всего было, когда они просто молча гуляли. Тогда они издавали звуки, до такой степени похожие на размеренные человеческие шаги, что и по прошествии трех месяцев я все еще вздрагивал и прислушивался.
В кустах возле дома живет полутораметровая ящерица игуана; а под дощатым полом у входа в душ устроила себе лежбище змея. Длиной она была меньше одного метра, но степень ее ядовитости мы проверять не рвались, поэтому, идя мыться, приходилось специально сильно топать, чтобы ее спугнуть. Время от времени через двор пробегала семейка кенгуру или волби (животные, похожие на кенгуру, но не коричневые, а серые и раза в два-три меньше). В ручье жили утконосы — единственные австралийские животные, чуждые публичности. Чтобы их увидеть, нужно долго сидеть в засаде. Пауков в заброшенном, долго пустующем доме было великое множество — всех видов и размеров. Некоторые из них были страшнее, чем в самых жутких фильмах ужасов. Впервые увидев быстро бегущее по полу мохнатое чудище размером с блюдце, я рефлекторно подпрыгнул, вмиг очутившись на высоком стуле. Но потом я к ним привык и, когда какой-нибудь паук пробегал мимо, всего лишь следил за ним краем глаза, или, если он оказывался в непосредственной близости, поджимал ноги. О мышах и говорить не стоит — им там было полное раздолье. В одной из пустых комнат поначалу жила семейка летучих мышей, но им наше шумное соседство не понравилось, и они куда-то перебрались. И, конечно же, нас окружало неимоверное количество птиц — начиная от простых черных ворон и заканчивая экзотическими попугаями всевозможных размеров и расцветок.
На ферме мы также работали в окружении живности: на кроликов и кенгуру смотрели лишь, как на возможную помеху, — они то и дело норовили броситься прямо под колеса; один раз видели на дереве коалу; как-то раз, копая ямку для посадки кустов, я неожиданно выковырял из земли небольшую, но чрезвычайно ядовитую змейку; в другой раз мимо на огромной скорости, чуть не сбив меня с ног, пробежала дикая собака динго; а один из рабочих поймал и принес всем показать двухметрового питона.
Вначале мы питались всухомятку, но потом научились готовить на дровяной плите. Она, как оказалось, еще и воду для душа грела, причем так хорошо, что и на следующий день мыться можно было с комфортом.
На четыре с половиной месяца наша жизнь стала подчинена строгому графику. Подъем перед восходом солнца, примерно в половине пятого утра. Птицы как раз начинали свой многоголосый концерт. После легкого завтрака было немного времени на то, чтобы почитать книжку или позагорать под ласковыми утренними лучами. В 6.10 мы садились на велосипеды и отправлялись на работу.
Пролетариат и соседи
Работа на цветочной ферме не очень тяжелая, но интенсивная и разнообразная. За один день мне приходилось заниматься всем понемногу: резать кусты, делать букеты и мочить их в ядовитом растворе, чтобы уничтожить всех насекомых (цветы идут на экспорт, и если обнаружат хотя бы одного жучка, то всю партию вернут, да еще и штраф заставят заплатить), упаковывать их в полиэтиленовую пленку, засовывать в ведра с водой, ведра расставлять на тележках, а тележки закатывать в холодильную камеру. Целыми днями на жаре, под палящими лучами безжалостного австралийского солнца или под проливным дождем мы пололи, сажали новые цветы и кустарники, распыляли ядохимикаты и разбрасывали удобрения.
Платили нам в полном соответствии с «Капиталом» Карла Маркса — исключительно за отработанное время. Мы с Татьяной Александровной были готовы работать хоть по десять часов в день. Но зависело это не от нас. Наш босс обычно сам устанавливал предел: «Сегодня работаем до 3.30» или «Сегодня все должны закончить к 4.00» и только изредка: «Вы можете работать до 5.00, если хотите». Мы, естественно, всегда хотели. Если переработать по собственному желанию было невозможно, то для того, чтобы уйти пораньше, не требовалось даже ни у кого просить разрешения — записал время своего ухода и свободен. За опоздания и пропуски никаких санкций не было (считается, что ты сам себя наказываешь тем, что меньше получаешь).
