Рейнеке не возвращался в Архангельск, пока на Север не пришла глубокая осень и непрестанные непогоды и штормы не сделали совершенно бессмысленным дальнейшее плавание. Только 16 сентября бриг «Лапоминка» бросил якорь на Соломбальском рейде.
Ни Рейнеке, ни его сподвижники не щадили своих сил и здоровья в это трудное плавание, но из-за позднего выхода не смогли выполнить всех тех исключительно больших задач, которые были поставлены перед ними. Но они сделали больше, чем можно было ждать от экспедиции, которая на полтора месяца позже обычных сроков вышла в плавание и так много трудностей претерпела от густых туманов, шквальных ветров и неистовых штормов…
Пять лет уже продолжались исследования капризного и грозного моря. Здоровье Рейнеке расстроилось от лишений и непрестанной работы. Недомогания все чаще напоминали ему о том, что надо беречь свои силы, но он не обращал внимания ни на «хворь», ни на благоразумные советы друзей. Прибыв с отчетами в Петербург, он ночами трудился над картами для «Атласа Белого моря», а днем сидел в Гидрографическом депо, спешно составляя «экстракт астрономических наблюдений» экспедиции за все пять лет исследований.[279]
20 марта 1832 года Рейнеке в шестой раз выехал из Петербурга в Архангельск. Он ехал в город, ставший для него родным, чтобы закончить исследования в Белом море и на северном побережье Мурмана. Ему предстояло завершить опись Онежского залива и рукавов устья Северной Двины. Кроме того, Рейнеке хотелось выяснить причину разницы в определении долготы Екатерининской гавани по наблюдениям экспедиции 1826 года и капитана Литке, который плавал в этих местах в 1822 году и бегло описал Кольский берег от Иоканских островов до острова Оленьего.
Прибыв в Архангельск, он со своими помощниками приступил к описи рукавов Северной Двины, исследованием которой занимался до 25 апреля, пока можно было ездить по льду. Через три дня река пришла в движение. Вешняя вода быстро прибывала. Вскоре она затопила все низменные островки и залила Соломбальское селение у стен Архангельска…
Рейнеке одолевали хлопоты. Надо было заботиться не только о предстоящем плавании, но еще и о двух экспедициях, которые, по его и Литке совету, снаряжали архангелогородцы Брандт и Клоков на свои средства. Одна из них под начальством лейтенанта Кротова и подпрапорщика Казакова направлялась к устью Енисея, а другая под командой подпоручика Пахтусова должна была исследовать восточное побережье Новой Земли. Рейнеке пришлось отдать лучших своих офицеров и штурманов.
Теперь надо было срочно подобрать не только ближайших помощников для себя, но и команды на бриг и шхуны.
6 мая 1832 года он писал Литке, что не может сообщить ничего утешительного относительно своей экспедиции. Сначала было разрешено ему набрать команду из матросов первого флотского экипажа, затем это распоряжение было отменено, так как по последней почте получено повеление определить «ластовых».[280] Командир Архангельского порта — «старик Галл» — был сбит с толку, ибо «в ластовом экипаже и так не хватало людей на транспорты и брандвахту». В итоге Рейнеке не навали ни тех, ни других. Он разрывался на части. Надо было руководить промером фарватера Северной Двины, проверять правильность астрономических определений исследуемых мест и готовить суда, требовавшие «серьезных поправок». Он с сокрушением пишет Литке, что, вероятно, ему не удастся выйти в плавание раньше середины июля, тем более что у него «нет ни одного офицера, кроме командиров шхун». Рейнеке очень опасается, что такая противоречивость распоряжений морского министерства «может замедлить» успехи экспедиции. Все это он сообщает, надеясь, что Литке походатайствует в Петербурге.
Через неделю исследователь посылает Литке новое письмо. В нем идет речь уже о ходе снаряжения экспедиций Кротова и Пахтусова инструментами. Рейнеке считает необходимым в одну из них назначить ученого натуралиста и просит действовать решительно.
«Мне кажется, — продолжает Рейнеке, — что магнитные наблюдения лучше поручить Пахтусову: во-первых, он внимательнее Кротова (что делать! надо сказать правду); во-вторых, чаще будет иметь случай и время. Впрочем, прошу Вашего мнения.
Работы мои по Двине теперь задержаны, по неимению команды…».[281]
Спустя два дня, 15 мая, Рейнеке обращается к Литке с просьбой похлопотать об офицерах для Беломорской экспедиции в Инспекторском департаменте, иначе командир Архангельского порта не даст ни одного помощника. «И я принужден буду идти на бриге сам-друг», — горюет Рейнеке. И тут же спешит сообщить, что ему удалось упросить Галла дать «пока для промера реки 30 человек из Первого экипажа». Он так обрадован этим, что «сей же час» едет для астрономических наблюдений в Никольский монастырь и рассылает всех своих спутников для промера рукавов Северной Двины и для наблюдений за приливами.[282]
…6 июля началось последнее плавание Рейнеке по Белому морю. Он поручил командирам шхун промерить глубины и описать острова в юго-западной части Онежского залива, исследовать устье Унской губы, пополнить промер около Летнего берега, а затем между деревней Калгалакшей и островами, лежащими перед Кемью. Сам Рейнеке, командовавший бригом «Лапоминка», первоначально занимался промером внешних мелей на баре Северной Двины. Затем он попытался еще раз точно определить местоположение Канина Носа, однако, простояв десять дней вблизи него и видя, что погода не улучшается, отправился к Иоканским островам и на шлюпе описал берег до Семи Островов, уточнив тем самым рекогносцировочную съемку, сделанную ранее.
«Следствием этой поездки, — писал Рейнеке, — было определение точного положения мысов и осмотр заливов, не описанных с брига „Новая Земля“; впрочем, главное положение берега было очень сходно с описью капитана Литке».[283]
Рейнеке определяет положение Семи Островов и островов Иоканских, описывает берег Мурмана на запад до острова Оленьего. 6 августа он приступает к определению долготы Екатерининской гавани на основе астрономических наблюдений. Она оказывается близкой к выведенной Литке и значительно разнится с его собственными прежними наблюдениями. Рейнеке считает причиной этого несогласия одно из двух обстоятельств: либо долгота города Колы была неточно определена прежними путешественниками, либо его предшественниками были допущены ошибки в определении разности долгот между Колой и Екатерининской гаванью. Он оставляет бриг и на шлюпке отправляется в Колу, чтобы разрешить свои сомнения. 8 августа он несколько раз смог взять высоты солнца и еще раз проверить свои наблюдения 1826 года. Ошибки не было. «Итак, неверность надо приписать принятой тогда долготе Колы…».[284]
