Но вот, далеко, на той стороне лагуны на воде мелькнул огонек. Мелькнул и пропал… и снова вспыхнул. Он то замирал, то горел ярким пламенем и длинной светлой полосой отражался в воде через всю лагуну. Отблеск огня начинался внизу, дрожал, волновался и как будто по ступенькам взбирался кверху. Огонек этот двигался вдоль берега и медленно приближался к устью. Прошло много времени, прежде чем можно, было различить улимагду (орочская речная лодка), яркий факел сбоку и человеческую фигуру на носу ее. Человек держал в руках острогу и опирался ею в дно реки [186]. Через несколько минут подошла лодка. При свете горящего смолья и бересты обрисовалась коренастая фигура Карпушки. Это он лучил рыбу. На дие улимагды лежало два тайменя и несколько штук зубатки.
Удивительный человек! Когда он успел все это сделать: и починить лодки, и съездить за дровами на японскую рыбалку, сделать факелы для лученья и наколоть рыбу?
На другой день мы поехали дальше…
XXIXВ воздухе было еще темно, а на востоке небо уже светилось и бледнело.
Месяц был на исходе. В чистом утреннем воздухе неполный диск его серебрился и, казалось, тоже становился прозрачнее и светлее. Ярко блестели большие звезды и быстро угасали одна за другой, точно опасаясь, что солнечные лучи могут застигнуть их еще на небе. Обильная роса пала на землю и сильно смочила водой и траву, и кусты, и деревья. Всюду кругом царила удивительная тишина… Люди еще спали тем сладким утренним сном, который в эти часы всегда особенно крепок, и с которым так не хочется расставаться. Костры давно уже погасли и не давали более тепла, спящие жались друг к другу и плотнее завертывались в одеяла.
Но вот на крайнем восточном горизонте появилась тоненькая багрово-красная полоска света, предвещавшая скорое появление солнца.
Кому приходилось бывать в это время в поле, в лесу и на море, тот, вероятно, видел, как радостно встречает рассвет все живое. Две каменушки копошились в воде около берега, они постоянно ныряли и доставали что-то со дна реки. На стрежне плескалась рыба… С дальней сухой лиственицы красиво снялся большой орел. Широко распластав свои могучие крылья, он медленно полетел над рекой в поисках за добычей. Особенную жизнь проявляют мелкие птицы: давно уже длиннохвостые синицы бегали у воды, прыгали с камня на камень и грациозно покачивали своими долгими хвостиками. Не в меру суетились и поползни; они быстро лазали по стволам деревьев в разных направлениях и торопливо, внимательно заглядывали под кору, за каждый сучок или листик. В лесу застучали дятлы; появились пеночки, камышовки и свиристели…
На биваке заметно тоже движение. Первым всегда просыпается очередной артельщик. Стряхнув с одеяла налетевший от костра пепел, он наскоро обулся и, ежась от холода, стал усиленно раздувать ртом уголья и подкладывать дрова в костер. Тотчас появился дымок, а через несколько мгновений дрова уже горели ярким пламенем. Артельщик повесил над огнем чайник и стал будить товарищей…
Услышав шум и заметив людей, уточки перестали нырять. Оглядываясь назад и по сторонам, они торопливо поплыли на другую сторону реки, где опять занялись купаньем, но уже не так беззаботно, как раньше: вынырнув из воды, они каждый раз встряхивались, приготовлялись к полету и с беспокойством озирались, не грозит ли им опасность с противоположного берега.
Люди идут мыться прямо к реке. Среди них слышны смех и шутки. Орочи давно уже не спали. Из дымовых отверстий, проделанных в крыше их балаганов, подымался дымок. Около одного ближнего балагана на земле, сидя на корточках, орочка чистила на доске рыбу. Две молодые собаки сидели против нее, и, наклонив набок свои востроухие головки, внимательно следили за движениями рук орочки и ловко подхватывали на лету брошенные им подачки.
Дальше с нами Карпушка не поехал, а послал вместо себя другого ороча — Саввушку, человека уже немолодого, очень молчаливого и тихого [187]. Все грузы были уложены в лодки еще накануне вечером, чтобы утром не было проволочки. Наскоро напившись с сухарями чаю, мы не мешкая тронулись в путь, памятуя совет Карпушки: добраться до мыса Успения поскорее.
Когда солнце взошло, мы были уже далеко от Копи и, не подходя к берегу, остановились на короткий отдых. Море «дышало», как выражаются моряки. Широкая, пологая зыбь чуть заметно колебала спокойную поверхность воды и медленно и плавно подымала и опускала лодки на одном и том же месте.
Люди стали закуривать и оправляться, начали передвигать сиденья, перекладывать поудобнее груз и меняться веслами,
В свежем воздухе дышалось легко, свободно…
При утреннем восходе солнца, морское побережье было очень красиво: как в колоссальном калейдоскопе одни картины безостановочно сменялись другими… Днем этого не увидишь. Описать их нельзя. Не всякий художник сумеет и передать их красками.
Взошедшее солнце разом осветило и воду, и берег, и лес, и горы. Кое-где по долинам держался еще туман. Точно злой дух, застигнутый на месте преступления, он жался, клубился и прятался в тень, стараясь поскорее укрыться от страшного, непримиримого и сильного врага своего — солнца.
Ороч не обращал внимания на красоты природы; чувство эстетики в нем было мало развито[188]. Он давно уже привык и к морю, и к горам, и к туману — все это для него было так обыкновенно и естественно, и он никак не мог понять, чем мы восхищались и на что смотрим с таким удовольствием. Его занимало другое. Он молча стоял на руле и, прикрыв рукой глаза от солнца, пытливо всматривался в чернобурую полоску на море. Около 9 час. утра лодки пришли на мыс Песчаный, а к 12 часам достигли и реки Аку-до мыса Успения было недалеко.
Между тем виденная на горизонте черная полоска постепенно все увеличивалась в размере и все более и более захватывала спокойную гладь моря. Ороч объяснил нам, что черная полоска — это волнение и ветер, дующий навстречу, и потому надобно торопиться. В этом месте морской берег представляет скалистые обрывы. Кое-где у подножия их есть узенькая намывная полоса прибоя, но она заливается водой даже и во время небольшого волнения. Рассчитывать пристать к ней нельзя. Люди могли бы еще взобраться по круче на берег, но лодки и грузы должны были бы немедленно погибнуть.
Стрелки налегли на весла, и лодки пошли быстрее. Через полчаса ветер начал дуть гребцам в затылок, и появившаяся беспорядочная зыбь давала знать, что и самое волнение уже недалеко. Действительно, скоро нос лодки стал бить по воде, сбоку у бортов стали вздыматься острые гребни волн. Грести становилось вое труднее — встречный ветер все усиливался, становился порывистым и задерживал лодку. Море почернело. Кое-где по волнам замелькали уже белые, пенистые султаны. Вот и мыс Успения! Еще несколько сот шагов и мы в безопасности. Люди употребляли все усилия, чтобы пройти это расстояние, обогнуть мыс и войти в бухту. Становилось плохо. Отбойная волна от берега, встречая волны, идущие с моря, сталкивалась с ними и образовывала в этом месте «толчею». Лодку стало захлестывать, пришлось откачивать воду. Наш ороч по-прежнему стоял на руле и, видимо, нисколько не волновался: ни один мускул не дрогнул на его неподвижном, бесстрастном лице. Эти люди удивительно умеют владеть собой! Наконец, мыс пройден… Вдруг нашим глазам представилась странная картина — огромный, разбитый пароход был около самого берега. Волны неистово бились о его нос, бока и высоко вздымались кверху. Еще несколько минут, еще несколько взмахов веслами, и лодки наши подошли к погибшему судну и встали под его прикрытием с подветренной стороны к борту. Люди облегченно вздохнули. Опасность миновала…
