Ближе к вечеру бей снял руки с руля, указал вперед и произнес арабское имя города: «Тадмор!»
Вглядевшись в даль, я заметил конический холм, увенчанный крепостью. У подножия холма повсюду виднелись колонны цвета яркого, освещенного солнцем песка, они стояли и лежали, словно кости какого-то фантастического, могучего существа, скончавшегося в пустыне.
6
Арабский мальчик ехал верхом на белом осле по главной улице Пальмиры, которая в давние времена предназначалась для торжественных процессий и для прохождения богатых караванов из Парфии. Он пел одну из тех тягучих, жалобных песен, которые исполняют арабы, закрыв глаза и откинув голову назад, и каждый раз, как копыта осла ударяли по камню, в жарком воздухе повисала на мгновение звонкая, резкая нота.
Кроме поющего араба и его осла, следующих по улице, которую пересекали темные тени от стоячих колонн, вокруг не было ни души. Повсюду лежали останки Пальмиры: величественная арка, храмы, разбитые мостовые; город-призрак раскинулся посреди золотой пустыни. Порой, когда путешествуешь по пустыне, даже сегодня, в эпоху автотранспорта, наталкиваешься на скелет верблюда, частично засыпанный песком. Пальмира выглядит именно так: длинный эллинистический позвоночник — главная улица, ребра раскинулись налево и направо; руины очищены временем, за века выбелены солнцем до оттенка светлого меда.
Это прекрасный пример романтических руин, которые так любил XIX век. Столь безопасный и столь терпимый к несчастному прошлому, этот век мог созерцать Пальмиру, да и любые другие развалины древних городов, со спокойной отстраненностью. Упавшие колонны и рухнувшие капители казались случайным посетителям удобным местом для отдыха: на них можно было сидеть и сочувствовать павшим цивилизациям. Но путник нашего, гораздо менее надежного века не способен избавиться от мысли, что после тяжелой бомбардировки лондонская Бельгравия[5] на ярком солнце быстро превратилась бы в подобие Пальмиры.
До конца дня я бродил по развалинам города, поскольку бей уехал дальше, в Дамаск, где у него были дела, он отказался остаться даже на час. Триумфальная арка, соединявшая «улицу колонн» с гигантским храмом Ваала, показалась мне одним из самых изысканных и роскошных образцов сирийской архитектуры, который я когда-либо видел. Она примерно на двести лет старше паломнических церквей Сирии, но в ее декоре можно заметить сходство с украшениями христианских строений, которые новые архитекторы использовали для богатых рельефов церковных дверей и окон. Они резали камень так, словно это было мягкое дерево.
Пальмира представляет собой странные руины. Здесь бродят призраки не святых и воинов, а купцов. Ее история связана с торговлей. Существует легенда, что город возник как «Тадмор в дикой пустыне», а Библия называет его одним из городов, выстроенных Соломоном, причем арабы сохранили имя Тадмор до сих пор. Если это Тадмор Соломона, он был создан для охраны караванов, в стратегическом пункте пересечения двух торговых путей, ведущих к морю: один шел от Персидского залива, другой — из страны царицы Савской. Сегодня от города Соломона не осталось ничего. Руины принадлежат более позднему поселению, которое достигло максимального расцвета около 270 года и пришло в упадок из-за амбиций своей правительницы Зенобии.
Она вошла в моду в XIX веке. Если современный биограф решится оживить память о ней и она вновь вернется к жизни, то следует помнить: даже Гиббон говорил о ней в самом доброжелательном тоне. Она была женщиной с невероятно сильным характером, управляла необычной плутократией Пальмиры именно в те времена, когда этой системе подходил конец. Население города было наполовину арабским, отчасти, вероятно, еврейским, отчасти персидским. Это был странный, смешанный по крови город, в котором жили баснословно богатые купцы, скопившие состояния на контроле за восточными караванными путями. Постоянная река золота протекала вдоль центральной колоннады Пальмиры. Люди жили в городе посреди пустыни, но держали корабли в итальянских водах; другие богатые купцы контролировали индийскую шелковую торговлю; а их финансовые предприятия были разнообразными и разветвленными, как любые международные дела. Результатом такой деятельности стало то, что местные дома были богаче, больше и роскошнее, чем жилища состоятельных торговцев Делоса.
Но эти люди были достаточно разумны, чтобы заботиться о собственной безопасности и содержать армию горных лучников, набранных в основном из числа бедуинов пустыни. Их военные успехи предвещали будущие победы кавалерии других поколений, собранной под знаменем Пророка. Пальмирские воины привлекались и в римскую армию, а некоторые даже несли службу на Римской стене (вал Адриана) в Британии. В Свободной библиотеке Саутшилда хранится надгробие, найденное в римском лагере; оно принадлежало женщине по имени Регина, жене Барата из Пальмиры. Ее изобразили на камне сидящей в алькове, выполненном в стиле пальмирской архитектуры: его поддерживают две богато украшенные колонны того самого типа, что в изобилии находят среди развалин города.
В правление Зенобии Рим вздрагивал под ударами варваров — как на западе, так и на востоке, и Пальмира, верный вассал Рима, ощутила возможность набирать силу как самостоятельное государство, контролировавшее собственные границы. Когда император Валериан попал в плен к персам — это единственный римский император, когда-либо оказывавшийся в плену, — Пальмира и все пограничные районы поверили, что великая империя вот-вот рухнет. Зенобия внезапно отбросила видимость верности Риму и объявила себя независимой царицей Востока. Она захватила Египет и разместила гарнизоны на севере, возле Анкары, вплотную приблизившись к Европе. Но она не допускала, что в Риме власть может взять в руки сильный лидер, который наведет порядок в империи. Император Аврелиан вскоре прошел маршем по Малой Азии и осадил Пальмиру. Зенобия бежала на верблюде к Евфрату, но ее взяла в плен римская конница, царицу доставили в Рим и провели — в золоте и драгоценностях — в триумфе Аврелиана. Последние, мирные годы жизни Зенобия провела как респектабельная римская матрона на вилле в Тиволи, которую ей подарил император. Дети Зенобии благополучно вступили в брак, и когда в следующем столетии Требеллий Поллион писал ее биографию, поместье в Италии все еще носило имя Зенобии. Но Пальмира так никогда и не оправилась от поражения. Жизнь постепенно ее покидала. Великолепные дома обращались в руины, прекрасные храмы пустели. Золотые сны закончились, и пришло время, когда все забыли о существовании Пальмиры.
Я прошел центральную колоннаду, разделявшую город пополам, из конца в конец. В дни своей кратковременной славы Зенобия должна была проезжать здесь много раз в день. Около четырехсот колонн стояли некогда по обеим сторонам улицы; сохранилось сто пятьдесят. Великолепная улица упиралась одним концом в большой храм Ваала. После Баальбека этот храм является самыми крупными руинами в Сирии. Французы расчистили его от арабских хижин, которые занимали почти всю территорию святилища, и теперь можно рассмотреть развалины этого поразительного сооружения.
Это изумительный восточный храм, выстроенный из огромных блоков желтоватого камня. Стены чуть наклонены внутрь, как у египетского пилона или у нижнего яруса вавилонской храмовой башни. Очень типично для Пальмиры, что этого восточного гиганта окружали изящные эллинистические колонны, которые, как ни странно, устояли, несмотря на общую разруху. Очевидно, эти колонны добавили к старому зданию, поставленному гораздо раньше, вероятно, во времена Зенобии: она могла пожелать, чтобы храму придали более «цивилизованный», греческий вид.
В воротах храма я встретил сторожа-араба, который предложил показать мне могилы. Он побежал за ключами, поскольку самые красивые захоронения благоразумно находятся под замком, и мы вместе отправились по развалинам города в сторону низких холмов на западе, где увидели довольно много массивных каменных строений, напоминавших квадратные в плане церковные башни, разве что некоторые из них немного сужались кверху. Сторож-араб рассказал мне, что там сохранились подземные склепы и захоронения в башнях. Подземные склепы по большей части спрятаны под песком, но иногда верблюд наступает на их кровлю и она проваливается, и тогда находят, по словам сторожа, «очень интересное». Он заверил, что ненайденными остаются еще сотни могил, именно сотни; и поцеловал кончики пальцев, жестом изобразив настоящее изобилие.
Он открыл замок на двери, и я прошел в темное помещение, заполненное теплым воздухом. Ряды могил вырезаны в стенах, как полки для размещения тел, их вид напомнил мне о винных погребах в подвалах викторианских домов. Я чиркнул спичкой и увидел, что в некоторых нишах все еще остаются кости. Свет, проникавший внутрь через дверной проем, позволял разглядеть странную картину. Я впервые увидел жителя Пальмиры. Он был вырезан в полный рост из белого известняка, стоял, склонившись на крышку своего саркофага. Это был хозяин могилы и родоначальник семьи, захороненной в склепе, чисто выбритый человек средних лет с пристальным взглядом. Его лицо и все тело словно изготовил из камня отстающий студент-первокурсник скульптурной школы. Он опирался на богатые подушки и ковры, будто находился на пиру. На нем была шляпа без полей, напоминающая феску, а вокруг нее венок; длинная туника, вероятно, из шелка, ложилась складками по телу, а на ногах были тонкие брюки из того же материала, присобранные на коленях. Еще на нем были котурны из мягкой кожи, богато расшитые или покрытые узором, нанесенным иным способом.
