– Есть «Пипл».
– Можно почитать?
Однако мир на страницах «Пипл» казался чужим. Я откладывал журнал, шел к Бвенаве и просил его рассказать мне еще немного про Нару Хитрого.
При любой возможности мы ездили на Северную Тараву или на один из дальних островов. И уже не боялись, что нас там забудут. Наоборот, мы даже стремились к этому, потому что, не считая жары, скорпионов и жуткой еды, дальние острова – это настоящий рай. Я уже писал о буйстве красок на Кирибати, и напишу еще раз. На Земле нет другого места, где цвета имели бы такую глубину – от первого рассветного луча, падающего на зеленую ветвь кокосовой пальмы, до последнего луча заката, когда небо становится апока-липтически пурпурным. А синий. видели ли вы тот синий-синий, что бывает лишь в Тихом океане на экваторе? По сравнению с ним голубой период Пикассо кажется пепельно-серым.
Я восхищался жителями этих заброшенных островов. У них были одежда, керосиновые лампы и металлические крючки для рыбной ловли, но жили они по-прежнему так же, как и их предки, – без всякой посторонней помощи. Я был потрясен тем, как эти острова сопротивлялись изменениям. Цементные здания западного образца, построенные на островах для той или иной великой цели, неизменно стояли заброшенными и приходили в упадок. Никто не захотел променять на них традиционные дома и манеабы из дерева и тростника, идеально подходящие для экваториального климата. Традиционные песни и танцы существовали здесь не для развлечения «пакетных» туристов, а чтобы развеселить и занять местный народ в то время, когда сумерки делают дальнейшую работу невозможной. Лагуны здесь были чисты. Их не портили ни разрушающиеся дамбы, ни вечный мусор. Рыбаки в искусно вырезанных каноэ рассекали бирюзовую гладь. Неудивительно, что восемьдесят пять процентов из тридцати тысяч жителей Южной Таравы зовут дальние острова своим «домом». На этих островах еще сохраняется жизненный уклад, исчезнувший почти повсеместно. Он вызывает у меня глубокое уважение.
Однако даже на уединенных островах континентальное влияние проявляется, иногда странным и необъяснимым способом. Того, кто познакомил Бутарирари с записями «Ванилла Айс», надо сурово наказать. Не говоря уж о негодяе, который впервые привез на Тараву «Макарену» – я даже не могу придумать длянего наказание, которое было бы достаточно жестоким! Но именно эти отголоски внешнего мира заставляют островитян высказывать вечную для всех провинциалов жалобу: нам скучно! И очень многие жители дальних островов соблазняются огнями южной Таравы, где у них обычно живет родственник, к которому можно применить обычай бубути. Каждый месяц все больше и больше людей прибывают на южную Тараву, все больше детей появляется на свет. А остров больше не становится. Количество рыбы в воде остается прежним. Народу слишком много, остров маленький – вот почему южная Тарава постепенно превращается в грязную, вонючую дыру.
Но эта грязная, вонючая дыра была нашей Южная Тарава стала нашим домом. Мы знали, как жить на этом острове, которого даже нет на некоторых картах. Как и ай-кирибати, мы стали фаталистами. Мы перестали верить в то, что можем контролировать наш мир. Каждый день приносил с собой неожиданности, и это было прекрасно. Я то плавал с гигантской мантой[47], то сгибался пополам от боли в животе, пока паразиты устраивали в моем желудке вечеринку. Дни могли быть хорошими или ужасными, но скучными они не были никогда. Когда я просыпался утром, то первой мыслью было: и что теперь? Я самый ленивый в мире адреналиновый фанат, поэтому жизнь на Тараве мне хорошо подходила. Мне ничего не приходилось делать. Здесь все случалось само собой.
Поэтому когда контракт Сильвии подошел к концу, мы не знали, что делать. Сильвия могла бы работать здесь вечно. Она не отчитывалась ни перед кем, кроме спонсоров. У нее были хорошие проекты. Сотрудники Фонда народов были самыми добросовестными служащими на Кирибати. Работа ей нравилась. А вот моя книга, наоборот, не клеилась. Я понял, что, кто бы что ни говорил, книги сами не пишутся. Этот путь я уже прошел. Каждый день я говорил: ну давай же, книга, пишись! Но книга не писалась. Она просила: дай мне сюжет. Сюжета у меня не было, а когда пишешь роман – это проблема.
Но меня не волновало, что книга простаивает. Тарава вообще имеет тенденцию разбивать вдребезги любые профессиональные амбиции. Разумеется, мои профессиональные амбиции могли бы разбиться и о перышко колибри, но устремления любого человека непременно изменятся, если его мир уменьшится до размеров полоски земли посреди Тихого океана. Когда-то я мечтал стать зарубежным корреспондентом «Нью-Йорк таймс». Теперь же пределом моих мечтаний было научиться разрубать кокос так же ловко, как ай-кирибати.
Мы могли бы остаться здесь, думал я. Я мог бы преподавать или присоединиться к иностранной индустрии гуманитарной помощи. Возможностей было много. Я планировал сплавать подальше на виндсёрфере. Был уверен, что доплыву до Абайанга. До Майаны, конечно, будет сложнее, но можно найти кого-нибудь, кто будет сопровождать меня на лодке.
Я мечтал научиться строить традиционное каноэ ай-кирибати. Исследовать отдаленные острова. Вот, например, рассказывают, что Абемама славится искусством орального секса – не мог же я не изучить эту культурную особенность. Возможно, время от времени, чтобы спастись от островной лихорадки, мы могли бы путешествовать «Эйр Науру» в более отдаленные места, к примеру на Самоа.
– Но если мы останемся, – заметила Сильвия, – то вернуться потом не сможем.
И она была права. Если бы мы задержались на Кирибати еще, то культурный шок, который нам предстояло испытать по возвращении, стал бы смертельным. Впервые приехав на Тараву, мы смеялись над рассказами об ай-кирибати, которые путешествовали за границу – как правило, не дальше Фиджи. Один островитянин неделю прожил в отеле и так и не понял, как работает лифт. Другой серьезно травмировался при сходе с эскалатора. Один парень, ездивший на Гавайи, по возвращении страшно жаловался на холод. Но теперь, когда и мне предстояло возвращение на далекие берега, я больше проникся проблемами ай-кирибати, столкнувшимися с миром за пределами рифа. Если честно, приметы цивилизованной жизни меня теперь даже немного пугали. Жизнь на Тараве была так понятна. Еда бралась из океана, вода – с неба. Кокосы – хорошо, но если долго стоять под кокосом и он упадет на голову, возможно, будет плохо. Распорядок дня зависел от прилива и отлива. В запретные места ходить было нельзя. И всегда было время. Я научился справляться с этим миром. Я понимал его. по крайней мере, почти всегда. А уезжая с островов, я отправлялся в неизвестность. Я знал, что в континентальном мире мы будем плавать, как щепки в океане.
