После подобающей случаю остановки путь был продолжен 8 сентября, после обеда. До Иркутска оставалось не более пятисот верст. Позади ничто не предвещало появления татарского авангарда. У Михаила Строгова было достаточно оснований полагать, что путешествию уже ничто не помешает и через неделю, самое большее — десять дней, он предстанет перед Великим князем.
Когда выезжали из Бирюсинска, в тридцати шагах перед кибиткой дорогу перебежал заяц.
— Ох, — вырвалось у Николая.
— Что с тобой, дружище? — живо отозвался Михаил Строгов; его, слепого, настораживал малейший звук.
— Ты не видел?… — спросил Николай, улыбчивое лицо которого вдруг сразу помрачнело.
И добавил:
— Да, конечно! Ты не мог видеть, и это, батюшка, для тебя к счастью!
— Но и я ничего не видела, — сказала Надя.
— Тем лучше! Тем лучше! А вот я… Я видел!…
— Что же это было? — спросил Михаил Строгов.
— Нам только что перебежал дорогу заяц! — ответил Николай.
В России, когда дорогу путнику перебегает заяц, то вскоре, по народному поверью, должно произойти несчастье.
Николай, суеверный как большинство русских, остановил кибитку.
Михаил Строгов понял нерешительность своего спутника, хотя сам его суеверия насчет пробегающих зайцев никак не разделял; он попытался успокоить Николая.
— Тут нечего бояться, дружище, — сказал он.
— Тебе, батюшка, нечего, и ей тоже нечего, это верно, — ответил Николай, — а вот мне есть чего!
Помолчав, добавил:
— Это — судьба.
И пустил лошадь рысью.
Тем не менее вопреки мрачному прогнозу день прошел без каких-либо приключений.
Назавтра, 6 сентября, в полдень кибитка сделала остановку в Альсальевске [105], столь же безлюдном, как и вся окружающая местность.
На пороге одной избушки Наде на глаза попалась пара тех ножей с крепким лезвием, которыми пользуются сибирские охотники. Один она передала Михаилу Строгову, который спрятал его под одеждой, а второй оставила себе. От Нижнеудинска кибитка находилась всего в семидесяти пяти верстах.
За эти два дня к Николаю так и не вернулось его привычное благодушное настроение. Дурная примета задела его больнее, чем можно было думать, и теперь этот весельчак, который до сих пор не мог и часу провести без разговоров, впадал порой в длительную немоту, и Наде с большим трудом удавалось его разговорить. То были, по-видимому, симптомы умственного расстройства, вполне объяснимого, когда речь идет о людях нордических корней, чьи суеверные предки считаются создателями гиперборейской [106] мифологии.
Поначалу от Красноярска дорога на Иркутск идет почти параллельно пятьдесят пятому градусу северной широты, однако после Бирюсинска явно отклоняется к юго-востоку, наискосок пересекая сотый меридиан. И устремляется к столице Восточной Сибири кратчайшим путем — через последние отроги Саян. Сами эти горы — не более чем ответвления большого Алтайского хребта, который виден с расстояния в двести верст.
По этой-то дороге и неслась кибитка. Именно неслась! Чувствовалось, что Николай уже не стремился сберечь силы лошади, обуреваемый, как и все, желанием доехать поскорее. Несмотря на все свое смирение и покорность судьбе, ощутить себя в безопасности он мог теперь лишь за стенами Иркутска. Многие русские, перебеги им дорогу заяц, чувствовали бы себя точно так же, а иные, заворотив лошадей, тут же вернулись бы назад!
Из сделанных Николаем наблюдений, которые Надя, убеждаясь в их истинности, передавала Михаилу Строгову, напрашивался, однако, вывод, что цепь испытаний для них, пожалуй, еще не кончилась.
И в самом деле, если первую часть пути после Красноярска природа и ее плоды оставались нетронуты, то теперь леса носили явные следы железа и огня, придорожные луга были опустошены; не оставалось сомнений, что здесь прошло большое войско.
За тридцать верст до Нижнеудинска признаки недавнего набега уже бросались в глаза, и приписать их кому-либо, кроме татар, было невозможно.
Действительно, это были уже не только вытоптанные конскими копытами поля или порубленные топором леса. Те немногие избы, что изредка попадались вблизи дороги, были не просто пусты: одни — частично разрушены, другие — наполовину сожжены. На стенах видны были следы пуль.
Легко представить себе беспокойство Михаила Строгова. Уже не приходилось сомневаться, что недавно этот участок дороги пересек корпус татарских войск. Однако едва ли это были солдаты эмира — они не могли обогнать кибитку незамеченными. Но тогда кто же они, эти новые захватчики, и какой кружной степной дорогой удалось им выйти на большой иркутский тракт? С какими новыми врагами предстоит еще столкнуться царскому гонцу?
Михаил Строгов не стал делиться своими опасениями ни с Николаем, ни с Надей, не желая их беспокоить. Он был полон решимости продолжать путь, пока какое-нибудь непреодолимое препятствие не остановит его. А уж там будет видно, что делать.
В течение следующего дня следов недавнего прохождения значительного отряда конников и пехотинцев становилось все больше и больше. Над горизонтом стали заметны дымки. Пассажирам кибитки пришлось соблюдать предосторожности. В брошенных поселках некоторые избы еще горели, и подожгли их, судя по всему, менее чем сутки назад.
Наконец днем 8 сентября кибитка встала. Лошадь отказывалась идти дальше. Серко жалобно лаял.
— Что случилось? — спросил Михаил Строгов.
— Труп! — ответил выпрыгнувший из кибитки Николай.
На дороге лежал труп мужика, страшно изувеченный и уже окоченевший.
Николай перекрестился. С помощью Михаила перенес труп на обочину. Ему хотелось бы похоронить несчастного подобающим образом, закопать поглубже, чтобы степные хищники не сожрали жалкие останки, но Михаил Строгов не дал ему времени.
— Поехали, дружище, поехали! — крикнул он. — Нам нельзя задерживаться даже на час!
И кибитка покатила дальше.
Впрочем, если бы Николай захотел отдать последний долг всем мертвецам, которые теперь все чаще попадались на большой сибирской дороге, ему бы просто не управиться! Вблизи Нижнеудинска трупы валялись на земле уже десятками.
И все-таки надо было продолжать путь — до тех пор, пока риск попасть в руки захватчиков не вынудит искать другой дороги. Маршрут поэтому остался прежним, хотя опустошений и развалин от поселка к поселку становилось все больше. Деревни эти, основанные, судя по названиям, ссыльными поляками, подверглись кошмару грабежей и поджогов. Кровь мертвецов еще не успела застыть. Установить, при каких обстоятельствах совершились эти злодеяния, не представлялось возможным. Никого, кто мог бы о том рассказать, не осталось в живых.
