— Вчера этой щели не было, — сказал Никифоров.
— Ну, дело дрянь! Подготовлен второй обвал, — заявил Горюнов.
— И достаточно еще одного хорошего подземного толчка, чтобы он рухнул, — прибавил Ордин. — Его, очевидно, подпирает сугроб, иначе он свалился бы уже ночью с нами.
— Видно, придется удирать отсюда, как это ни печально! — промолвил Горюнов. — Иначе мы очутимся там же, где лежит Костяков.
— Давайте перетащим вещи за трещину!
Сказано — сделано. Уселись наконец за завтрак, но все время поглядывали с беспокойством на трещину, черневшую в трех шагах от них, ожидая, что вот-вот она начнет расширяться и опять рухнет масса камня, в этот раз прямо на сугроб.
Поев, быстро принялась за работу: двое поднялись по ступенькам на верх стены, захватив веревки, двое остались внизу; одну за другой втащили обе нарты, байдару, вещи; затем отвязали и погнали наверх собак, кроме одной, которую ночью убило упавшим камнем.
Горюнов, уходя последним с злополучной площадки, подошел еще раз к краю, взглянул и прошептал прощальные слова погибшему товарищу.
В день ухода товарищей Горохов проснулся довольно поздно; его разбудили голоса женщин:
— Где Аннуир? Она, видно, сбежала ночью к своему мужу, белому колдуну! Не послушалась запрета!…
— Идите и приведите ее сюда! — раздался голос Амнундака.
— Тащите ее за волосы, если не пойдет! — прибавил женский голос.
Тут Горохов вспомнил, что его товарищи собирались уйти в эту ночь, и ему стало тяжело. Он быстро начал одеваться, чтобы узнать, ушли ли они. Но раньше чем он кончил, вернулась Аннуэн и две другие женщины, посланные за Аннуир, и заявили огорченным тоном:
— Жилище пусто, нет Аннуир, нет белых колдунов, одна собака осталась!
— Хорошо ли вы смотрели? Они, верно, зарылись в одеяла и спят, — сказал Горохов.
— Мы хотели войти, но собака начала ворчать на нас. Мы покричали — никто не отозвался. Разве умерли?
— Ну, я посмотрю сам, — заявил Горохов, направляясь к выходу.
— Приведи Аннуир сюда! — крикнул ему вождь.
Горохов, идя к землянке, уже не сомневался, что товарищи ушли. Но он надеялся, что они оставили ему какое-нибудь указание, как объяснить онкилонам их поступок; во всяком случае, он хотел обдумать спокойно, что сказать Амнундаку, чтобы не ухудшить своего положения. В землянке его встретила ласковым визгом Пеструха, которую уходившие заперли, чтобы она не увязалась за Кротом и за ними. Его взгляд сразу упал на бумагу, приколотую к одному из столбов. Он прочитал ее по слогам несколько раз, чтобы лучше запомнить, и вернулся в землянку Амнундака.
— А где Аннуир? — набросилась на него сейчас же Аннуэн.
— Постой! Дай сказать! Белые люди пошли на свое стойбище за теплой одеждой. Видишь — снег, холодно, а у них одежда там. И мне обещали принести. Завтра к вечеру вернутся.
— Откуда ты все это знаешь, если они ушли? — закричал Амнундак.
— А вот здесь написано, они мне оставили письмо. На, прочитай! — сказал Горохов, подавив смех и протягивая бумагу. Амнундак повертел ее в руках, увидел на ней какие-то черные знаки и заявил:
— Пошлю это шаману — он узнает, правда ли, что ты сказал.
— А зачем Аннуир пошла с ними? У нее теплая одежда здесь! — не унималась ревнивая Аннуэн.
— Значит, она сильнее любит, чем ты! — отрезал Горохов.
— Вождь запретил мне любить его — я слушаюсь приказа вождя.
— Вот именно, а она не слушается, потому что больше любит его.
— Она только вторая жена, сама навязалась…
— Довольно, женщина! — прервал Амнундак.
Он сидел еще с бумагой в руках и не знал, что ему делать: послать ли немедленно погоню за ушедшими или поверить словам Горохова и подождать. В руках у него еще остался один из пришельцев, и ему казалось, что они не уйдут без своего товарища.
И вдруг у него мелькнула мысль: а не пошли ли белые колдуны к священному озеру, чтобы высушить его, как в прошлый раз, когда они Горохова тоже оставили дома?
Он оделся, вышел из землянки, вызвав с собой трех воинов, и велел им сходить к священному озеру и посмотреть, не там ли белые люди или не были ли там. Вернувшись, он сказал Горохову:
— Ты оставайся здесь, в моем жилище, пока не вернутся другие.
К обеду посланные вернулись и заявили Амнундаку:
— Белых людей на священном озере нет, но они были там — мы видели их следы на снегу: три больших следа и один поменьше.
— Вот видишь, ты солгал мне или они солгали тебе в своем письме!… — вскричал Амнундак, обращаясь к Горохову, а потом спросил воинов: — А священное озеро опять высохло?
— Нет, великий вождь, оно не высохло — оно стало даже больше, вода вышла из берегов, и к жертвенному камню нельзя подойти. Амнундак нахмурился: он не знал, хороший ли это или худой признак, что озеро вышло из берегов. И, как всегда в затруднительных случаях, понадеялся на шамана.
— Идите и расскажите шаману, что вы видели… Постойте!… Как вы узнали, что следы на снегу оставили белые люди? Вы знаете их обувь?
— Следы, собственно, были медвежьи, — ответил старший из воинов, — но мы думаем, что белые колдуны могли превратиться в медведей, чтобы мы не узнали по следу, куда они ходили.
Горохов расхохотался. Онкилоны с удивлением посмотрели на него, а Амнундак спросил сердито:
— Почему тебе так весело?
Горохов спохватился, что для него невыгодно разуверять онкилонов в могуществе белых, и ответил:
— Мне стало смешно, что они и Аннуир превратили в медведицу: ведь их трое, а следов воины видели четыре.
— Да, да, четвертый след поменьше — видно, женский! — подтвердили воины.
— Хорошо, идите к шаману, — решил Амнундак.
…Вернувшись, посланные сообщили, что шаман сам хочет пойти к священному озеру, а потом придет сюда на моление, и велел приготовить жертвенного оленя.
Горохов, за каждым шагом которого, по распоряжению Амнундака, следили воины, лежал на своей постели и думал, хорошо ли он сделал, что остался один у онкилонов. Если случатся опять какие-нибудь несчастия, онкилоны начнут их приписывать ему, или уходу его товарищей, или и тому и другому. Могут потребовать от него то, что он сделать не может, начнут угрожать…
Мало ли что могут придумать эти люди!
Не уйти ли тоже? Товарищи обещали ждать его двое суток. Только теперь его караулят, и уйти нелегко. А что еще намолит вечером шаман? Он совсем было приуныл, и только его жена Раку, подсевшая к нему, развлекла его своей болтовней.
В сумерки явился шаман, пошептался с Амнундаком, потом сел к огню погреть свои костлявые руки; он глядел упорно на пламя, и губы его беззвучно двигались. Потом поднял голову и сказал:
