Пелагея Ивановна начала свой рассказ с самого яркого в жизни всех эмигрантов события — прибытия на новую родину.
— Мы приплыли в Австралию в 11 часов 11 ноября, в День памяти, когда по всей стране устраивают Минуту молчания, вспоминая солдат, не вернувшихся с войны. Мне этот день запомнился еще и тем, что я остригла и завила свои волосы. А на пароходе с нами плыли и соседи из деревни. Увидев, что у меня с головой, они в один голос воскликнули: «Ну, ты городская п…да!» Именно так меня тогда и называли. А сейчас я — Пелагея Ивановна.
— Давайте все же начнем с начала, с того, как вы жили в Китае, — попросил я.
— Мою мать, даже не спрашивая ее согласия, выдали замуж за Александра Данилова. Он происходил из многодетной семьи, в которой было еще четыре сестры и три брата. Но мой отец был самым ленивым из них. Когда я появилась на свет, дед с материнской стороны дал моим родителям коня, корову, мелкую живность, чтобы они смогли жить отдельно. Но мой батя не смог наладить хозяйство и держал нас впроголодь. Мама вернулась к своим родителям и опять стала жить вместе со своими братьями. Но вначале один брат женился, потом второй. В доме стало много женщин, и, естественно, начались склоки и раздоры. Мне тогда было всего два годика, но я все помню. Однажды тетка готовила на кухне обед, а я сидела рядом на табуретке, облокотившись о стол. А она возьми да толкни меня. Я полетела на пол, хлестанулась и сильно зашиблась грудью. Это место у меня до сих пор побаливает.
— А где вы тогда жили?
— Мы жили в Сибири, в деревне Даниловка, возле границы с оккупированной японцами Маньчжурией. Корейцы там подняли восстание, вернее, это был неорганизованный стихийный бунт. Пошли на оккупантов с топорами, вилами, ножами. Японцы этот бунт подавили, зачинщиков расстреляли. И, чтобы обезопасить себя от будущих беспорядков, реквизировали не только оружие, но и все колющие или режущие предметы. Но разве можно в крестьянском хозяйстве обойтись без топоров и ножей? Японцы сделали так: привязали топор на цепь — один на десять семей. Все, кому нужно было поколоть дрова, должны были пользоваться им по очереди. То же самое сделали с ножами. На каждой кухне оставили по одному, также привязанному цепочкой ножу. Одновременно японцы пошли на смягчение оккупационного режима. Для корейцев на два года открыли границу с Россией, чтобы они могли ходить туда работать. Так корейцы появились и в нашей деревне. Бабушка посоветовала моей маме, которая уже несколько лет жила разведенной, выйти замуж за корейца, — она почему-то считала, что если она выйдет за русского, то отчим будет жестоко со мной обращаться.
— И ваша мать послушалась?
— Да. Вскоре у меня появился отчим — православный кореец Иван Пак, получивший русское имя при крещении. Был он чеботарь, или по-нашему — сапожник. Но он не только хорошо шил сапоги и ремонтировал подошвы, у него в руках любое дело спорилось. Как говорится, от скуки на все руки. Хозяйство у нас было маленькое — коровенка да телка, поэтому отчим в начале Великого поста отправлялся в Пестоновку на золотой прииск и там тачал рабочим сапоги, шил рукавицы, шапки, чинил изношенную одежду и обувь, а к Покрову возвращался домой. Огородом маме приходилось заниматься самой. Там она выращивала лук, огурцы, зелень. Братья помогали ей сеять пшеницу, ячмень, рожь, жать все это также нужно было вручную.
— А вам как жилось?
— В школу я ходила только одну зиму. Заболела корью. А когда выздоровела, то отец не захотел меня больше в школу отпускать. Идти было далеко. Да и не принято тогда было девочек учить: «Зачем им голову забивать? Вырастут, выйдут замуж и будут целыми днями у печи крутиться да с детьми возиться». Так и осталась я малограмотной. Хотя и научилась потом самостоятельно читать, но до сих пор понимаю только печатные буквы, а не написанные от руки.
— Как же вы попали в Китай?
— Когда мне было лет десять, мы переехали в Красную Монголию, в Кызыл. Мой отчим был кореец, но там считался «русским». Когда русских стали в колхоз сгонять, а монголов еще не трогали, он стал «монголом»: отказался от своего японского подданства и принял монгольское гражданство. А когда стали и монголов раскулачивать, он стал хлопотать о возвращении японского паспорта. Паспорт ему вернули, и поехали мы в Маньчжурию. Неделю добирались на подводах до Енисея, потом плыли по нему на пароходе. А когда пошли несудоходные места, перешли на плот. Добравшись до первой станции, сели на поезд и поехали в Красноярск. Помню Красную площадь, на которой всегда было много народа: танцевали, пели, плакали. Когда ехали на извозчике по городу, я впервые услышала колокольный звон. До этого я вообще ни одной церкви в своей жизни не видела. К нам в деревню иногда приезжал священник. Он останавливался в большом доме, куда и приходили все, кому нужно было покреститься или повенчаться. Из Красноярска на поезде мы приехали в Маньчжурию.
— А там вы где жили?
— Прямо в городе Маньчжурия и жили. Тогда там была жуткая безработица. Мой отчим был японцем, поэтому ему давали пособие, а матери, моим братьям и сестрам не давали, так как мы были русские. В семье, кроме меня, было еще четыре брата: Александр, Павел, Прокопий (отец Гавриил в Брисбене — его сын) и три сестры: Нина, Зинаида, Параскевья. Вначале, как мы только приехали, у нас еще было припасено много добра: пуховые подушки, шали, шубы из мерлушек (молодой барашек). Мы все это постепенно и проедали. Потом одна женщина, говорившая немного по-японски, взяла нас с собой в казарму к японским солдатам. Раньше они после обеда все остатки выбрасывали. Но потом стали отдавать нам. Нам доставался и суп, и рис, и бисквиты. Эта же женщина научила нас по миру ходить, милостыню собирать.
— И вам приходилось с протянутой рукой ходить?
— Обычно мы ходили за подаянием вдвоем с Михаилом. Всякого насмотрелись. Встречались хорошие люди. Они либо давали, что могли, либо честно признавались, что у них самих ничего нет. Хуже было, когда мы попадали на злых. Тогда на нас обрушивался длинный поток ругани. Но хороших людей все же больше. Помню, однажды нас где-то обругали, идем мы с братом и плачем. Навстречу нам попадается мужчина: «С чего вы плачете? Обидели? Вы к ним не ходите. Пойдемте ко мне. Я вам дам. У меня есть булка. Правда, она не мягкая». Но нам и такая сгодилась. Этот же мужчина подговорил нас с братом ходить на станцию, собирать дрова, уголь, сухую траву. Мы ждали там, когда начнется разгрузка вагонов, и подходили к подводам, просить. Если попадался добрый человек, он говорил: «Вы мне сейчас не мешайте. Подождите, я все нагружу, а остатки отдам вам». Тогда мы садились и терпеливо ждали. Потом получали по полену или по куску угля. Если же попадался злой и жадный, мы собирались группой с другими попрошайками, потом двое-трое хватали что-нибудь с подводы и бежали в разные стороны. Пока владелец дров за ними гонялся, остальные растаскивали с подводы, кто сколько успеет. А потом делили всю «добычу» поровну.
