Когда я отнял от глаза буссоль, он спросил меня:
— Как, попади есть?
— Есть, — отвечал я ему.
Через несколько минут мы подошли к приметному дереву; он побежал к нему и стал внимательно осматривать кору, рассчитывая на ней найти какие-нибудь следы моей стрельбы из буссоли. Потом он вернулся ко мне и стал засматривать через плечо в планшет.
— Где это дерево? — спросил он.
— Вот здесь, — отвечал я, указывая на мыс, изображенный горизонталями.
— Гм, — усмехнулся он. — Моя понимай, — продолжал он. — Один ружье — пуля стреляй, другое — карточка стреляй. Как это ружье стреляй — ни пуля нет, ни карточка нет, ничего нет. Куда попади?
Объяснить ему сущность съемки мне не удалось.
Случилось, что удэхеец отстал, а я ушел вперед.
Теперь долина круто повернула на юг, по сторонам стали появляться явственно выраженные древние речные террасы с основанием из глинисто-кремнистых сланцев. Заболоченные хвойные леса остались сзади, и на сцену вновь выступила лиственица. Кое-где виднелись следы, оставленные старыми пожарами. На местах выгоревших хвойных деревьев выросли березняки. Всюду встречались следы сохатых, но самих животных не было видно: их спугнули стрелки и казаки, идущие впереди с обозом.
Только к сумеркам мы догнали свой обоз и то потому, что он остановился около какой-то безыменной речки, впадающей в Иггу с левой стороны. Это было дикое ущелье величественной красоты. В глубине его клубился туман, а вершины остроконечных гор еще озарялись лучами солнца, уже скрывшегося за горизонтом.
Горный хребет с зубчатым гребнем был изрезан глубокими барранкосами и ледопадами. У подножья ближайшей сопки виднелись два небольших темных пятна. Они передвигались. Это были лоси. Услышав звуки человеческих голосов и увидев дым на биваке, осторожные животные проворно скрылись в березняке.
После перехода через Сихотэ-Алинь порядок рабочего дня пришлось изменить. Днем солнце начинало уже сильно припекать. Снег становился очень рыхлым, под ним стояла вода. Часа в четыре температура снова понижалась, а ночью морозило так, что промоины опять покрывались слоем льда, выдерживающим давление лыж. Хотя у нас и были дымчатые очки, но это мало помогало. Мы все очень страдали глазами от солнечных лучей, отраженных от блестящей занастившейся поверхности снега. Тогда я решил выступать с бивака как можно раньше и итти до десяти часов утра, затем мы ставили палатку и прятались в нее от солнца, а после четырех часов пополудни вновь шли до самой темноты.
Согласно этому расписанию, на другой день удэхейцы разбудили нас ночью, когда еще не было ни малейших признаков рассвета. Мы скоро собрались и пошли дальше по реке Иггу. Она течет все время к юго-востоку и местами разбивается на мелкие рукава, забитые плавником, переправа через которые доставляет немало трудов не только летом, но и зимою. В некоторых местах около заломов скопилось много гальки, вследствие чего уровень воды в реке повысился и образовались широкие водопады. Еще одна теснина, и мы вышли на реку Копи.
Верхнее течение реки Копи представляет собой дугу, обращенную выпуклой стороной на север. Выше Иггу она принимает в себя две небольшие горные речки — Буланиза и Дю, а ниже на 8 километров — речку Иоли, о которой у местного населения нет никаких сведений. На ней никто не бывал, потому ли, что она безрыбная, или там нет промысловых зверей, или потому, что около устья ее находится сопка Омоко Мамага, перед которой все гольды и орочи совершают поклонения. Провожавший нас удэхеец Цазамбу, соблюдая прадедовские обычаи, тоже преклонил перед ней свои колена и на один из камней положил кусочек красного кумача и два листочка табаку.
Осмотр таинственной сопки не отнял много времени. Со стороны реки Копи она представляется руинами древнего замка, уже поросшего вековыми деревьями. Многочисленные скалы, украшающие ее гребень, имеют весьма причудливые очертания. Одна из них — самая большая — похожа на человека — это и есть Омоко Мамага. По этому поводу у копинских орочей есть сказание о борьбе великана Кангей с двумя великаншами — Омоко и Атынига. Все они окаменели: Кангей остался в верховьях реки, Омоко села около устья Иоли, а Атынига — еще ниже по течению, около реки Чжакуме. Это было в очень давние времена. С тех пор они стоят уже много веков и окарауливают порядок в долине Копи. Вот почему к именам их прибавили слово Мамага (что значит прабабушка).
К востоку от реки Иоли находится гора Инда, командующая над всеми сопками этой части прибрежного района. На вершине ее есть озеро, из которого берет начало река Хади. Длинные отроги горы Инда Иласа вынуждают реку Копи отклоняться к юго-востоку и вторично описывать большую дугу, но уже в обратном направлении. После Иоли в очередном порядке идут две реки, сравнительно близко расположенные друг от друга: Чжауса и Чжакуме, представляющие собой естественные соболиные питомники.
Как мы ни старались уйти от весны, она все-таки догнала нас на реке Копи: дни ненастные чередовались с днями солнечными и теплыми. Поверх льда в реке стояла талая вода. Она тотчас выступала на снегу позади лыж. Всюду появились промоины: днем они вскрывались, а к утру опять затягивались тонким слоем льда. В тех случаях, когда их нельзя было обойти стороною, мы выстраивались в одну шеренгу и по данному сигналу все разом бросались вперед. Лед начинал выгибаться, и на поверхности его появлялась вода. Задержись кто-нибудь хоть на мгновение, и кончено. Быстро бегущая вода сразу затянет неудачника под лед. Все спасение заключалось в быстроте передвижения. К счастью, перебеги через такие промоины кончались для нас благополучно.
Река Копи протекает по долине поречного прорыва. Горы то вплотную подходят к реке с той и с другой стороны одновременно, то удаляются от нее так, что их за лесом совсем не видно. Теперь вместо глинистых сланцев и песчаников на сцену стали выступать массивно-кристаллические породы: гранофир, эпидотизированный и кварцевый порфир и т. п.
За последние дни мы все очень устали. Наши нарты были почти пустые, но тащить, их по талому снегу было тяжело. Лямки резали плечи. Из двадцати восьми собак, взятых нами с Амура, в живых осталось только девять. Они едва плелись, так что нартовые ремни висели фестонами. В довершение несчастья я и мои спутники стали болеть. Лучи солнца, отраженные от снега, слепили глаза. Дымчатые очки мало помогали. Нахлобучив шапки как можно глубже, мы шли, опустив головы так, чтобы видеть только то, что было в непосредственной близости под ногами.
Первый день апреля был особенно утомительным. Надежда найти людей около реки Чжакуме не оправдалась, и я видел, что мои спутники нуждаются в отдыхе более продолжительном, чем ночной сон, но опасение, что ледоход может захватить нас в дороге, заставляло итти через силу. Особенно тяжело было идущему впереди. Он должен был прокладывать дорогу. Когда он выбивался из сил, его заменял следующий, потом третий и т. д.
