В Тьерра-Альте я испытал единственное недомогание за все время путешествия. У меня поднялась температура,, и я опасался, что начнется кишечное воспаление. Моя постель — по местным обычаям деревянная скамья, покрытая тонкой соломенной циновкой,— была очень неудобной, особенно при моем тяжелом состоянии. Дон Сан Яго позаботился о «хорошем мягком ложе» и прислал мне тростниковый топчан. Меня навестил Эшшольц; мне стало лучше, хотя окончательно я не поправился; и в таком состоянии вынужден был совершить экскурсию во внутренние районы острова и к вулкану Тааль, о которой я просил власти, поскольку время нашего пребывания на Лусоне подходило к концу.
Мне надо было позаботиться о получении необходимых в поездке паспортов, но к этому я еще не был готов, поскольку для посещения района, куда я собирался ехать, требовались другие бумаги и подписи, получение которых отняло много времени. По ходу дела я столкнулся с испанским тщеславием и стремлением к излишествам: там, где достаточно было одного проводника, мне предлагали военный эскорт из трех десятков всадников. Я покрывал издержки всех своих научных экскурсий и мероприятий за собственный счет, не желая оставлять без вознаграждения предоставлявшиеся мне услуги. 12 января 1818 года я покинул Тьерра-Альту в сопровождении личной охраны — шести тагалов из конной полиции, командир которой сержант дон Пепе совмещал обязанности проводника и переводчика.
Дон Сан Яго де Эчапарре был крестным отцом ребенка дона Пепе. Узы кумовства, утратившие всякое значение и силу в протестантской Германии, в католических странах вообще, а здесь особенно ценились весьма высоко. Дон Сан Яго, поручивший своему куму быть проводником, пригласил его накануне вечером и отдал приказ примерно в следующих выражениях: «Ваша милость будет служить охраной и проводником этому благородному господину во время его поездки на Тааль. Я укажу Вашей милости, в каких местах Вы должны останавливаться и у кого из наших кумовьев размещаться. Прежде всего Ваша милость должна заботиться о том, чтобы ехать только днем, потому что этот благородный человек хочет все видеть. Ваша милость будет часто ехать шагом и часто останавливаться по желанию этого господина, который будет осматривать каждую травинку и каждый камень на дороге и каждого червячка, короче говоря, каждое свинство, о котором я ничего не знаю и о котором Вашей милости тоже не обязательно знать» и т. п.
Дон Пепе оказался весьма полезным, неглупым и деловым человеком, и у меня не было причин быть им недовольным. Но, отвечая за мою безопасность, он старался вести меня так, как ведут маленького ребенка по дороге — не спуская с него глаз, стращая крокодилами и змеями. Однако скоро я понял его. В жизни мне не доводилось слышать более громкого вопля, чем тот, который он однажды издал, глядя мне под ноги: тропинку переползала змейка. Я убил ее — она оказалась совершенно безвредной. Подобным же образом он предупредил меня об одном растении. Я тотчас же с жадным любопытством обследовал его — обыкновенная крапива, не более опасная, чем наша.
Повсюду, где мы бывали, ко мне, русскому доктору, обращались люди, к чему я успел привыкнуть. Они жаловались на свои недуги в надежде на помощь. Приходилось разъяснять разницу между Doctor naturalista (доктором-натуралистом) и facultative (лечащим врачом). Тем, кого обуревает страсть к путешествиям, следует сказать: повсюду, где живут люди, звание и авторитет врача служат самым надежным паспортом и рекомендательным письмом, а также средством обеспечить (если в этом есть нужда) самый верный и высокий доход. Везде больной человек, если он не в состоянии сам справиться со своей хворью, надеется на помощь и на того, кто более всего способен оказать ее, и охотно обращается к совсем незнакомому лицу, чужестранцу, который, как это ни странно, вызывает в нем доверие, утраченное им к близким. В семье ученого врача совет старой прачки ценится выше, чем его собственный опыт.
Медицина для тех, кто в ней нуждается,— это тайное, почти колдовское искусство. Большая часть ее силы основывается на вере. Волшебство и магия, распространенные под тысячью именами и в тысяче различных форм, столь же древних, как и сам род человеческий, были первыми средствами исцеления и, наверное, будут последними. Они непрестанно омолаживаются под новыми названиями, именами, приобретая современные формы — у нас научные, например так называемый месмерианизм{209} и... Не хочу никого обидеть, но кто будет оспаривать, что и сегодня в таком просвещенном городе, как Берлин, предпочитают лечить болезни заговорами или знахарскими чудесными средствами, нежели обращаться к помощи квалифицированных врачей.
Хотелось бы лишь посоветовать тем, кто стремится увидеть мир, запастись вместо удобной туристской шапочки докторским колпаком (мои молодые друзья уже последовали этому совету), и все будет как нельзя лучше. Наряду с врачом неплохие шансы в путешествиях по далеким странам имеет художник-портретист. Ведь у каждого человека есть любимая им своя физиономия, а также близкие, которых он хотел бы порадовать, вручив ее изображение. Но это все еще редкое искусство проникло не во все уголки земли.
В то время как я был вынужден оказывать помощь многим, обращавшимся ко мне, у меня самого было немало хлопот с собственным здоровьем. Я лечил себя кокосовым молоком и апельсинами и тщетно пытался отучить дона Пепе от местного обычая сильно сдабривать куриный суп имбирем и другими специями. К этому, очевидно, сводилось его врачевание, и он упорствовал из самых добрых побуждений. Облегчение мне приносила только баня.
Вечером лошадей выгоняли на пастбище, а рано утром, перед тем как отправиться в путь, ловили — таков местный обычай. Но при этом терялось не только время, но и нередко лошадь.
Известно, что табак в испанских колониях — главная доходная статья короны, которая взимает подушный налог вместо прямых поземельного и имущественного налогов: ведь в табаке в равной степени нуждаются и бедные, и богатые. На Гуахаме этот ненавистный налог не давит на население. Но здесь бедный тагал лишен возможности платить королю за то, что земля дает бесплатно. На улицах и дорогах бедняки выпрашивают окурки у тех, кто держит их во рту и не докуривает до конца. Дон Пепе просил меня отдавать ему окурки и распределял их поровну между членами всей группы.
На третий день мы достигли края кратера, откуда можно было обозреть лагуну Бонгбонг и лишенный растительности, мрачный вулкан Тааль. Оттуда через лес мы спустились на запад к нынешнему селению Тааль на берегу Китайского моря. Здесь у нас пропала лошадь. Часть утра 15-го я провел в бане, а после обеда вместе с доном Пепе и одним из тагалов поднялся в легкой лодке вверх по течению реки, берущей начало в лагуне. Мы отдохнули в бедной рыбацкой хижине и ночью вновь подплыли к переправе, чтобы оттуда отправиться на вулкан. Здесь дон Пепе заклинал меня соблюдать осторожность, осматривая все без лишнего шума. Вулкан, относящийся миролюбиво к местным жителям, всякий раз, когда приходит испанец, грозит новым извержением. Я ответил доброму тагалу, что я не испанец, а русский— уловка, которая, кажется, не ослабила его опасений. Я решил не перечить ему, а выполнять все его указания. Впрочем, он забыл о них скорее, чем я.
