По-прежнему встречались на дороге следы третьей колонны татар, двигавшейся на Иркутск: то мертвая лошадь, то брошенная повозка. По обочинам дороги — тела несчастных сибиряков, особенно у деревенских околиц. Подавляя ужас, Надя всматривалась в лица трупов!…
По всей видимости, опасность была не впереди, она грозила сзади. Авангард основной армии эмира, находившейся под командованием Ивана Огарева, мог появиться с минуты на минуту. Стоит только лодкам, спущенным с пристаней Верхнего Енисея, доплыть до Красноярска — и путь для захватчиков открыт. От Красноярска до озера Байкал его не преградит ни один русский корпус. И Михаил Строгов напряженно прислушивался, ожидая появления татарских дозоров.
Поэтому и Надя всякий раз во время остановки взбиралась на какой-нибудь пригорок и внимательно глядела на запад — не видно ли облаков пыли, возвещающих о появлении конного войска.
Затем они снова пускались в путь. Как только Михаил чувствовал, что бедная Надя не поспевает за ним, он тут же умерял шаг. Разговаривали они мало и только о Николае. Девушка вспоминала, чем был для них этот временный попутчик. В ответ Михаил Строгов пытался внушить ей хоть какую-то надежду, которой, впрочем, и сам уже не питал, прекрасно понимая, что бедняге не избежать смерти.
Как-то он напомнил девушке:
— Ты совсем не говоришь со мной о моей матушке, а, Надя?
Поговорить о его матери! Этого Наде не хотелось. К чему бередить его раны? Разве старая сибирячка не умерла? Разве ее сын не отдал прощальный поцелуй мертвому телу, распростертому на площади Томска?
— Расскажи, Надя, что ты о ней думаешь, — повторил свою просьбу Строгов. — Расскажи! Мне было бы так приятно!
И тогда Надя рассказала обо всем, что произошло между Марфой и ею с момента их встречи в Омске, где они впервые увидели друг друга. Вспомнила, как необъяснимый порыв толкнул ее к незнакомой старухе пленнице, какие услуги оказала она старой женщине и какую поддержку получила взамен. В то время Михаил Строгов был для нее всего лишь Николаем Корпановым.
— Им я и должен был всегда оставаться, — вставил, помрачнев, Михаил Строгов.
Помедлив, он добавил:
— Я нарушил свою клятву, Надя. Я ведь поклялся не видеться с моей матерью!
— Но ведь ты и не пытался увидеться с ней, Михаил! — отвечала Надя. — Это же случай свел вас!
— Я поклялся, что бы ни случилось, не выдавать себя!
— Миша, Миша! Разве мог ты сдержаться, увидев занесенный над матерью кнут? Не мог! Нет такой клятвы, которая могла бы помешать сыну прийти на помощь матери!
— Я не сдержал своей клятвы, Надя, — повторил Михаил Строгов. — И да простят мне это Бог и царь-батюшка!
— Миша, — сказала тогда девушка, — я хочу спросить тебя. Не отвечай, если не сочтешь нужным. Я не обижусь.
— Говори, Надя!
— Почему и теперь, когда царское письмо у тебя отняли, ты так спешишь дойти до Иркутска?
Михаил Строгов лишь крепче сжал руку спутницы, но ничего не ответил.
— Значит, ты знал о содержании письма еще до отъезда из Москвы? — продолжала Надя.
— Нет, не знал.
— Должна ли я считать, Миша, что в Иркутск тебя влечет только желание передать меня в руки отца?
— Нет, Надя, — серьезно отвечал Михаил Строгов. — Оставить тебя при таком мнении означало бы обмануть. Я иду, куда велит мне долг! А что касается желания доставить тебя в Иркутск, то разве не ты сама ведешь меня туда? Разве не твоими глазами я вижу, разве не твоя рука направляет меня? Разве не отплатила ты многократно за те услуги, что когда-то я смог оказать тебе? Не знаю, перестанет ли преследовать нас судьба, но в тот день, когда ты скажешь мне спасибо за воссоединение с отцом, я буду благодарить тебя за то, что ты довела меня до Иркутска!
— Бедный мой Миша! — взволнованно ответила Надя. — Не говори так! Я не об этом тебя спрашивала. Ответь, почему ты и теперь так спешишь добраться до Иркутска?
— Да потому, что я должен попасть туда раньше Ивана Огарева! — вскричал Михаил Строгов.
— Даже теперь?
— Даже теперь, и я там буду!
Надя поняла, что спешить в Иркутск заставляет Михаила не только ненависть к предателю, он не все говорит ей, и сказать всего он не может.
Через три дня, 15 сентября, они дошли до села Куйтун [109], что в семидесяти верстах от Тулуна. Каждый шаг давался девушке ценой неимоверных усилий. Натруженные ноги едва держали ее. Но она крепилась, преодолевала усталость, и единственной ее мыслью было:
«Раз он меня не видит, буду идти, покуда не упаду!»
Впрочем, на этом отрезке пути, за все время после ухода татар, совсем не было ни препятствий, ни опасностей. Только страшная усталость.
Так продолжалось три дня. Было ясно, что третья колонна захватчиков быстро движется на восток. Это было видно по развалинам, которые они оставляли, по золе, что уже не дымилась, по валявшимся на земле, уже разложившимся трупам.
На западе по-прежнему ничего. Авангард эмира не появлялся. Пытаясь объяснить себе эту задержку, Михаил строил самые невероятные предположения. А ну как к Томску и Красноярску подошли серьезные силы русских? И тогда третья колонна, оторвавшаяся от двух других, может оказаться от них совсем отрезанной? И если так, то Великому князю удастся без труда отстоять Иркутск, а выиграть у противника время — значит сделать шаг к его изгнанию.
В своих упованиях Михаил Строгов заходил порой далеко, но вскоре понимал, насколько они беспочвенны. И снова приходил к мысли, что рассчитывать следует лишь на самого себя, как если бы только от него зависело спасение Великого князя!
Шестьдесят верст отделяют Куйтун от Кимильтейска [110] — маленькой деревеньки, расположенной неподалеку от реки Динки, притока Ангары. Михаил Строгов с опаской подумывал о препятствии, каким может оказаться на его пути этот весьма широкий приток. О паромах и лодках не могло быть и речи, а судя по опыту переправ через Динку в более счастливые времена, перейти ее вброд не так-то просто. Зато когда эта река останется позади, уже ни одна речка, ни один поток не преградят дороги на Иркутск, до которого оставалось двести тридцать верст.
На переход до Кимильтейска потребовалось около трех дней. Надя еле плелась. При всей силе духа физические силы уже изменяли ей, и Михаил Строгов слишком хорошо это понимал!
Если бы он не был слеп, Надя, конечно, сказала бы ему: «Слушай, Миша, оставь меня в какой-нибудь хижине! Дойди до Иркутска! Выполни свой долг! Повидай моего отца! Скажи ему, где я! Скажи, что я его жду, вдвоем вы легко отыщете меня! Ступай! Я не боюсь! От татар я спрячусь! Сберегу себя для отца, для тебя! Ступай, Миша! У меня нет больше сил!…»
