Через несколько минут тысячи людей оказываются прижатыми к обочине дороги. Их накрывают облако выхлопных газов, изрыгаемых автобусами, которые увозят паломников от Арафата. Мимо нас с приветственными криками проплывают китайцы, тунисцы, камерунцы, филиппинцы. Хаджи из Кабилии возводит взгляд к небу, восклицая: «Боже! Какой грех мы совершили? Мы и приезжаем, и отъезжаем последними!» Толпа его поддерживает. «Попадись мне только кто-нибудь из членов этой делегации! Порву на части, запихну в духовку и поджарю без соли!» — вопит алжирец из Нанси. Паника не убывает, но кое-где слышны смешки.
Это ифада, возвращение в долину Муздалифа, вновь нахлынувший поток паломников. Как правило, вудуф продолжается до захода солнца, «до того момента, когда его желтое сияние угасает и диск размывается».
Наступление ночи стало сигналом к отправлению. Мухаммед сел на верблюдицу и велел своим последователям идти за ним по каменистым тропинкам долины. Они двинулись в сумерках, под веселые разговоры, пение молитв и трубные крики верблюдов. Караван увяз в ночи. «Братья, спокойнее! Набожность проявляется не в том, чтобы погонять животных!» — советовал посланник своим спутникам. Этой репликой, на первый взгляд совершенно безобидной, пророк на самом деле стремился порвать с традициями языческой ифады. Речь шла еще о доисламской церемонии, которую печать пророков пресек, приспособил к новым принципам и затем присоединил к хаджу.
Когда-то ифада начиналась до наступления сумерек. Вероятно, это было связано с примитивными солярными ритуалами и с представлениями об умирающем солнце. Бога, которому поклонялись в Мусдалифе, звали Кузах, и он был хозяином огня, воды и повелителем грозы, увенчанным радугой, он метал молнии и посылал дожди. Выполнение хаджа в те времена совпадало с осенним равноденствием, с похолоданием и первыми ливнями. С этой точки зрения становятся понятными названия многих ритуалов хаджа: «Напоение водой» (яум ат-тарвия), «Возвращение» (ифада), «Потоп» (таваф). Можно было подумать, что стояние на Арафате было посвящено ежегодному апогею силы солнца и в то же время — его агонии. Когда оно начинало клониться к горизонту, паломники, как безумные, кидались вслед за ним. Но этот был бег сломя голову, из разряда «спасайся кто может»: дети, старики, женщины наталкивались друг на друга, падали, терялись и иногда погибали, задавленные толпами верблюдов и людей, жаждущих снискать милость Всевышнего, но сами не отличающиеся милосердием.
Посланник Бога, возмущенный таким хаосом, перенес время начала ифады на закат, когда солнце скрывалось полностью, и покончил с безжалостной давкой, приказав идти медленно. Традиция настаивает на том, что к Муздалифе Мухаммед двигался в умеренном темпе. Имам аль-Газали писал о том, что «верующий должен совершать ифаду степенно и с серьезностью, не заставляя лошадей и верблюдов двигаться быстрее, — тогда он исполнит слова Пророка». При всей своей святости Сунна располагает собственными благими пожеланиями. Правоверным не по душе благопристойная мудрость. И ифада по-прежнему остается суматошной, крикливой; окрестности оглашают славословия Аллаху на множестве разных языков, животные и люди давят друг друга, и на песке остаются трупы паломников, лошадей, верблюдов, ослов и коз. Ибн Джубайр рассказывает, что после сигнала к началу ифады толпа бросалась вперед «так, что земля и горы содрогались».
Для многих хадж заканчивается на Арафате и в его окрестностях. И грифы об этом прекрасно осведомлены. Припозднившись как-то, мы видели, что они кружат над нашими головами. Да и плохая дорога, скалистая, крутая тоже нередко становится причиной смерти людей. Одни срываются вниз, другие спотыкаются, падают и оказываются затоптанными толпой, третьи становятся жертвами разбойников-бедуинов, сидящих в засаде под покровом ночи. В корне слова «ифада» содержится элемент, общий для слов восстание (интифада), наводнение (аядан) и анархия (фауда).
Арафат. Наш автобус приезжает после трех часов ожидания. Двери открываются, но паломники так толпятся, стараясь поскорее попасть внутрь, что никому не удается этого сделать. Наконец в автобус прорывается обнаженный мужчина — его ихрам сорвали в давке. Он безумным взглядом обводит толпу в поисках потерянной одежды. Водитель сует ему журнал, чтобы тот прикрылся. Остальные изо всех сил отпихивают соседей, чтобы самим прорваться в салон машины. Что за эгоизм! Самые сильные раздают тумаки тем, кто послабее, отовсюду несутся проклятия и молитвы. «Пропусти, сопляк!», «Заткнись, свинья, а то вырву тебе язык и обмотаю, как тюрбан!»
В воздухе кружат вертолеты, а армада рабочих-филиппинцев приступает к свертыванию лагеря, палатка за палаткой. Театр уехал, но цирк еще здесь, у автобусов. Одноногий калека, которого несут на руках, хочет поговорить с водителем. Женщины выходят из своего укрытия и принимаются причитать: «Что вы за мужчины! Я таких, как вы, в пачки вяжу, когда иду в туалет!»
«Аллах Акбар!» Свет вспыхнувших прожекторов встречают бурными овациями. Мы плывем среди тысяч машин. Полицейский перегораживает нам дорогу: мы оставили в палатках раненых, больных и умирающих стариков. Кто с ними знаком? Разумеется, никто. «Проезжайте, Аллах с вами», — бросает полицейский. А что будет со всеми этими несчастными? Никого это больше не заботит.
По всем дорогам тянутся целые флотилии паломников. Вереницы машин, ощупывающие темноту молочно-белым светом фар, напоминают змея или дракона. Хадж уже не тот, каким он был когда-то. Раньше каждый квадратный сантиметр этой земли вызывал в памяти слова пророка. У окраины Муздалифы находилось место, где Мухаммед сошел с верблюда, помочился за скалой и выполнил омовение. С тех пор поколения верующих толпятся там, сражаясь за право облегчить душу и мочевой пузырь. Сегодня фундаменталисты устраивают тут настоящие битвы и, вооружившись священными текстами и рассказами предыдущих хаджи, усердно ищут ту самую скалу.
«Муздалифа!» — кричит во все горло водитель и резко нажимает на тормоза. Землю окутала такая густая, чернильно-черная ночь, что даже свет фар поглощается тьмой. Однако именно здесь нужно набрать по меньшей мере 49 камешков размером с фасолину, чтобы в долине Мина бросить их в столб, символизирующий сатану.
Местное божество, Кузах, оглядывал свои владения с вершины горного отрога, носящего его же имя.
Установление культа этому богу — заслуга великого предка курайшитов, Кусая ибн Килаба. Язычники разжигали перед изображением Кузаха гигантский костер и производили страшный шум, изображая раскаты грома. Этот ритуал длился до появления первых лучей солнца — сигнала к началу еще одной ифады к Мина. Чтобы предупредить всякую возможность путаницы между «варварским» обычаем и обычаем «верующих», пророк приказал приступать к ифаде до рассвета. Ночью люди бодрствовали (мабит). «Эту ночь проведите в молитвах и пусть приношения ваши Аллаху будут самыми лучшими», — пишет аль-Газали. Мусульмане посеяли семена ислама на землях, где ранее процветал культ Кузаха, но сами продолжали соблюдать древние обычаи. Во времена правления первых четырех халифов династии Аббасидов священный холм озарял свет костров и свечей, огромных, как кипарисы. Ибн Джубайр рассказывает нам, что с заката до рассвета «мечеть была сплошным столпом света, словно все звезды сошли с неба, чтобы собраться здесь». На протяжении последнего столетия ночь в Муздалифе озаряли фейерверки, а фанфары и пушечные залпы не смолкали до утра. Хотя традиция относится к мабиту как к одному из основных ритуалов хаджа, в наши дни он представляет собой короткую остановку, во время которой паломники читают молитвы и собирают камешки, чтобы отправиться с ними в Мина. Народная этимология связывает название «Муздалиф» с именем Евы, «приблизившейся» (издалафат) здесь к Адаму. Древнюю мечеть на этом «месте, не знающем печали», снесли, чтобы построить огромный ангар. О его-то красоте никто не позаботился: стены, терраса, бетонные минареты, питьевая вода и вентиляторы — вот его главные достоинства. И как последнее благословение, — эти здания спроектированы по образцу крупных супермаркетов в пригородах.
