Пушкин, воспитанник императорского Царскосельского лицея, основанного в 1811 году Александром, естественно, был отвратительным учеником; еще в стенах этого коллежа, куда поступил в год его основания, он написал в 1819 году свою оду «Вольность», которую бросил перед императором Александром, когда тот шел, и которую Александр подобрал и прочел. Она заканчивалась стихами на смерть Павла I:
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы;
Упрек ты богу на земле.
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает,
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигуллы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит – в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
Признаем, что переводим эту оду с некоторым отвращением: оскорбление не свойственно ни нашему таланту ни нашему характеру; это делается, чтобы показать и снисходительность Александра, и гений Пушкина, что мы и представляем взору наших читателей. В самом деле, Пушкин, который по отношению к бедному императору, полусумасшедшему от одиночества и умерщвления плоти, допустил несправедливость, выдавая его за тирана, Пушкин, в правление сына того, чьи кости он вывалял в грязи, покрыл позором, не был ни арестован, ни судим, ни осужден; поэт был принужден лишь оставить Санкт-Петербург и вернуться к отцу. Через некоторое время, что Пушкин провел у отца, он получил приказ отправляться на Кавказ. По нашему разумению, получить приказ идти рисковать своей жизнью с ружьем в руке ― не наказание, а милость.
Глушь, горы, стремительные потоки, снежные вершины, сверкающее море ― все это удвоило меланхолическую энергию Пушкина и оформило его поэтический гений, который восхищает Россию. И, действительно, оттуда ― из ущелий Терека, с берегов Каспия ― он бросил России свои стихи, и ветер Азии донес их до Москвы и Санкт-Петербурга. Как раз тогда появилась его поэма «Кавказский пленник» ― современница поэм Бaйрона, равная «Корсару» и «Гяуру». За Пушкина его гений ходатайствовал перед императором, и он получил разрешение вернуться к отцу.
Он находился в Пскове, когда составился знаменитый заговор Пестеля, Рылеева, Муравьева-Апостола, Бестужева и Каховского. Рылеев пытался вовлечь и Пушкина, но, благоразумный на этот раз, Пушкин, не веря в успех заговора, отказался в нем участвовать. Однако 5-го или 6-го декабря, желая присутствовать при событиях, что готовились, он попросил паспорт у одного из друзей и на почтовых выехал в Санкт-Петербург из Пскова, куда его определили на жительство. Он не проехал и трех верст, как дорогу перебежал заяц. В России, стране самой суеверной среди других, перебегающий вашу дорогу заяц ― знак беды или, во всяком случае, предзнаменование, что будет несчастье, если не вернуться. Римляне рассуждали так же, когда спотыкались о камень; была известна такая черная острота. Байи, идущий на эшафот и спотыкающийся о булыжник, задается вопросом: «Не вернуться ли римлянину домой?»
Глубоко суеверный, каким он был, Пушкин не испугался предзнаменования и крикнул ямщику, который обернулся, чтобы спросить, как быть:
― Вперед!
Ямщик повиновался.
Еще через три-четыре версты все повторилось: второй заяц перебежал дорогу. Ямщик обернулся вторично. С минуту Пушкин пребывал в нерешительности и раздумье. Потом по-французски:
― Allons, les plus courtes folie sont les meilleures: retournons ― Довольно, чем короче припадок безумия, тем лучше: возвращаемся.
Этому приключению, по всей вероятности, Пушкин обязан свободой, если не жизнью. Арестованный в Санкт-Петербурге, после декабрьских событий, и богатый своим прошлым, Пушкин погиб бы вместе с Рылеевым или был бы сослан в Сибирь вместе с Трубецким.
Находясь в Пскове, он узнал о смерти и ссылке своих товарищей. Человек-борец, он тут же написал[72]:
Не успел сесть на трон, а уже столько наделано:
Сто два в Сибири, и пятеро повешено!
Знал или не знал император Николай о новом оскорблении царской власти Пушкиным? Известно только, что временем декабрьского процесса датировано возвращение милости опальному поэту. Среди бумаг осужденных было найдено письмо, в котором он отказывался участвовать в заговоре; это письмо показали императору, и тот, не вдаваясь в мотивы, его диктовавшие, совершенно осчастливленный возможностью проявить милость, после такой жуткой жестокости, повелел вернуть Пушкина в Санкт-Петербург. Когда Пушкину передали имперский приказ, он выглядел как потерянный.
Неужели Николай, поднявшись на трон, не удовольствуется снисходительным отношением Александра к поэту, и не заставит ли он вторично платить по счету за оду «Вольность», который уже оплачен, как полагал поэт? Или, более того, нужно еще опасаться, что император узнал о двустишье, что вышло из-под его пера?
В любом случае, он не мог уйти от приказа; он приехал в Санкт-Петербург и, к великому удивлению, его ожидал самый благосклонный прием. Император назвал его историографом России и для начала поручил написать историю Петра I. Но из странной причуды, что случается с поэтами, вместо истории царствования Петра I, он написал историю бунта Пугачева. Сами русские не делают большого события из этого произведения; новый титул Пушкина слабо вдохновлял.
И, надо заметить, что эта милость императора никак не изменила суждений и, конечно, симпатий Пушкина; далекий от того, чтобы забыть друзей в Сибири, ставших ему только дороже, он при всяком удобном случае окликал их или лебединым стоном, или орлиным клекотом.
