— Итак, Юрко, едешь ты…
Часы текут, мы сидим в машине, говорить ни о чем не хочется.
Снаружи моросит мелкий дождь. Небо помрачнело, словно выражая невысказанные нами мысли. Только зачем рисовать себе картины, как там, на западе, за гребнем Кордильер, в каких-нибудь 150 километрах по прямой, волны Тихого океана разбиваются о теплые песчаные пляжи, в то время как здесь, на высоте 3 тысяч метров, моросит до одурения.
Когда-нибудь это должно было случиться. Мы рассчитывали на худшее. А такая ситуация далеко не самая худшая…
В сумерки над Мехорадой загудел мотор грузовика. Мы оба в одно мгновение выскочили из машины.
— Buenas tardes, buenas. У вас что-нибудь случилось?
В двух словах мы рассказываем об аварии и просим подвезти.
— Como no, senor! Разумеется! Я довезу вас до Уанкайо, там есть мастерская. И кузнец тоже есть. Такой рессоры там нет, вы даже в Лиме ее не найдете, но что-нибудь вам там сделают… Бросайте-ка этот утиль наверх и полезайте в кузов!
Индейцы с женами, ребятишками и совсем крошечными младенцами набились в кузов между мешками кукурузы и ящиками мыла, прячась за кабину от ветра. Они сбились в кучу, согревая друг друга. И почти каждый из них жует коку, чтобы заглушить голод, жажду и усталость. Пачка сигарет отдается мужчинам, печенье и плитка шоколада — женщинам и детям; ничего больше в карманах нет.
Вскоре лед недоверия растаял. Дети жадно поглощают остатки наших запасов. Ни вместе с ними, ни глядя на них, есть самому невозможно. Кусок застрял бы в горле. Окоченевшая мать прижимает к себе двоих мальчишек.
— Впервые в жизни они попробовали сладкое белое печенье и шоколад…
На заднем борту кузова, сторонясь индейцев, сидит группа европейцев. Молча и безучастно взирают они на своих соседей и нового попутчика. Прошло много времени, пока один из них не разговорился. Это был югослав, скрывающийся со дня освобождения своей страны. Он теперь не может разобраться ни в том, что происходит на бывшей его родине, ни в том, что творится на свете, ни в самом себе. Вместе с тремя своими земляками, которые предпочитают молчать, он кочует из одной страны Южной Америки в другую в страхе перед собственной совестью, ордером на арест и грозящим наказанием. Мучивший его вопрос был как удар, ножом в спину:
— Скажите, когда же опять будет война?
В своей жизни он делает ставку на мертвых, руины родины — единственная его надежда. Ему не терпится.
Низкое небо расплакалось мелким дождем. Перегруженный грузовик кряхтит на горной седловине на высоте 4 тысяч метров. Шквальный ветер пронизывает до костей. Тяжелые, мокрые хлопья снега тают на посиневших пальцах матерей и на покрасневших от холода лицах младенцев. Много ли жизни осталось в этих женщинах? Много ли тепла и сил, если им уже не помогает даже кока? И все-таки они отдают детям все, что могут. Отдают последнее. Матери…
Беззвездная ночь поглотила убийственные горы. И прошло много времени, прежде чем ее прорезал рой огоньков первого селения на дне долины.
Фары грузовиков скользнули в темноте по цепи дорожного контроля и подтянули к ней машину.
Рядом с контрольной будкой в окне лавчонки замелькал огонек свечки. И, словно по заказу, с другой стороны шлагбаума появился грузовик, готовый к отъезду в обратном направлении.
Короткое объяснение шоферу.
— Перед Мехорадой на дороге вам встретится легковая машина с поднятым на домкрат передком без колес. Оставьте там этот сверток, в нем колбаса, немного консервов, кусок хлеба, сухари и две бутылки пива…
— Bueno, serlor, bueno. Шофер уезжает.
А лавочник не перестает удивляться. Наверное, ему за всю жизнь еще не пришлось продавать сразу такого количества булок, колбасы, консервов и шоколаду. Он грузит все это в кузов в два приема.
Голод, который видишь рядом с собой, мучит сильнее, чем полупустой кошелек…
Ночь морозная, холод проникает в «татру», несмотря на то, что окна тщательно подняты и крышка отдушины закрыта. Снаружи все замерло, лишь временами брызжет мелкий дождь. В два часа ночи термометр показывает 8 градусов, а к утру температура наверняка опустится еще ниже. Взведенный пистолет высовывается из правого дверного кармана. Спать на переднем сиденье все равно невозможно: неудобно, полная неизвестность и плюс к этому воспоминания, которые уносят то в Уанкайо, то домой в Чехословакию.
Впереди показался свет. Мигом вскакиваешь, рука тянется к оружию.
Но бояться нечего. Грузовик останавливается в нескольких шагах от «татры», шофер выключает дальний свет и подходит к окошку.
— Ваш приятель посылает вам кое-что из еды, вот вам сверток. Холодно, а? Проклятые горы, здесь и обогреться негде… Ну, спокойной ночи!
И снова тишина вокруг.
Аппетита нет, чего-нибудь горяченького бы! Чтобы время не тянулось так медленно, принимаешься разворачивать сверток. Из него выпал листок, торопливо исписанный карандашом.
«Мирко, посылаю тебе второй сверток на тот случай, если первый шофер окажется негодяем. Доверия он не внушал. Материала того же качества, что и на нашей рессоре, достать не удалось. Решили выковать из коренного листа от грузовика. Он толстый, как доска, миллиметров на пятнадцать уже, но ничего другого здесь нет. До Лимы выдержит. Передок будет несколько жестче. Вернусь в течение завтрашнего дня. С приветом, Йирка».
Часы тянутся лениво, за весь следующий день мимо проехал всего один грузовик. Просто невероятно, сколько можно пришить пуговиц, когда нет никакой другой работы. Читать не хочется, днище машины и все детали давно уже вымыты бензином, все приготовлено для монтажа рессоры, машина внутри убрана, заметки в путевом дневнике и в описании пленок дополнены. Усталость от бессонной ночи дает себя знать, веки слипаются…
Стук в окно и по крыше.
— Вставай, Мирко! Это я!
Давно уже перевалило за полночь, перед «татрой», как и прошлой ночью, снова остановился грузовик, только пистолет на этот раз остался на месте. Все равно не было времени, чтобы выхватить его…
— Рессору привез, но листы чуточку уже. Утром, наверное, придется их подрезать. Пришлось здорово попотеть, у них не оказалось даже порядочного инструмента, а материал — на вес золота.
Остаток ночи прошел в беспокойном сне на передних сиденьях. А наутро, еще до рассвета, на дороге открылась походная мастерская.
— Ну, так. Коренной лист хорош, а вот концы второго не войдут в проушины, надо будет их подрезать и полагаться только на коренной.
Отпиливать миллиметр за миллиметром стальной лист тупой пилкой — это сизифов труд. Но спустя два часа стальные прямоугольнички все же отвалились с концов. Вместо срезанного центрового шкворня используем толстый болт, хотя и есть опасение, что и его быстро срежет. Кузнец в Уанте выковать новый шкворень не рискнул.
