Неде – двадцать четыре, она закончила универ по специальности “менеджмент” и мечтает свалить из этой страны. Мы решаем ехать к ней домой. Она вызывает свою сестру Самир и просит подкинуть нас до дома на машине. Самир – двадцать восемь, она преподает английский. Девушка пару дней назад получила права, поэтому, напряженно наяривая по трассе, мы используем только первые две передачи.
Когда мы наконец добираемся до дома, я впервые сталкиваюсь с главным правилом моего пребывания в Иране – мне придется быть невидимкой. Никто не должен видеть, как я вхожу в дом и как из него выхожу. Мы дежурим в машине и ждем, пока сосед припаркует свою колымагу и исчезнет из вида. Строго по команде я выпрыгиваю из авто, прихватываю рюкзак и быстрым шагом двигаюсь в сторону подъезда. Нельзя, чтобы меня видели рядом с Недой и Самир: незамужние парень и девушка в Иране не могут проводить время вместе. Никогда не знаешь, кто настучит на тебя в полицию, которой, кстати, здесь множество видов: от простых информаторов, задача которых – присматривать за прохожими, до специальных секретных подразделений.
Девушки входят в дом немного позже и первым делом закрывают и завешивают все окна. Дом – это единственное место, где женщина не обязана носить чадру. И похоже, единственное место, где ты чувствуешь себя свободно, но все равно стараешься разговаривать не очень громко, чтобы не услышали соседи. За обедом девушки рассказывают мне о своих взглядах на правительство, веру, религиозные правила и обычаи. Я назвал бы это святой ненавистью.
Неда и Самир предлагают мне остаться у них на пару дней, пока родители отдыхают за городом. Вечером, когда температура спадает до тридцати градусов, мы по очереди выбираемся из дома.
В Тегеране проживает около десяти миллионов человек. Здесь есть все, что характерно для мегаполиса: многоуровневые дорожные развязки на двенадцать полос, долговязые небоскребы, огромные рекламные растяжки и маленькие люди, которые снуют туда-сюда. Меня поражает количество пропаганды на стенах города – повсюду портреты строителей постреволюционного мусульманского рая, изображения шахидов, павших в войне с Ираком, и флаги размером с футбольное поле. Государство не пренебрегает даже стрит-артом – столица растатуирована цитатами из Корана, высказываниями религиозных лидеров и зарисовками сцен героической гибели иранских солдат.
Мы добираемся до арт-зоны, которая находится в самом сердце столицы. В парке повсюду разбросаны современные скульптуры, в центре – музей искусств. На первом этаже здания магазин хэндмэйд-товаров. Интерьер музея очень напоминает единственную в Минске галерею современного искусства. Сейчас в Иране Рамадан – мусульманский праздник длиной в месяц, поэтому все без исключения выставки посвящены религии. Мне здесь нравится.
Время летит незаметно. Через пару дней, не дожидаясь приезда родителей Неды и Самир, я покидаю свой первый иранский приют. Я прошу девушек вывезти меня в самый бедный район Тегерана.
Не успеваю я выйти из машины и распрощаться с подругами, как ко мне подруливает незнакомый парень на мотоцикле. Он совсем не говорит по-английски и жестами приглашает меня сесть к нему на байк. Я сажусь, и мы, поддав газку, улетаем куда-то по узким и грязным улицам. Его зовут Сириус, ему двадцать четыре. На его шее вытатуирован крест, а на спине следы от ударов плетью – очень популярное в Иране наказание. Говорят, что после такой процедуры ты не можешь лежать на спине несколько месяцев.
Тем временем мы поднимаемся в горы. По обе стороны дороги, если это можно назвать дорогой, стоят убогие афганские хижины. Афганцы в Тегеране, как таджики в Москве – главная рабочая сила на стройках. Их здесь не любят, боятся и стараются обходить стороной.
Сириус останавливает свой мотоцикл у реки, мы слезаем, чтобы искупаться. Пока я отмываюсь от дорожной пыли, мой новый друг исчезает за ближайшими валунами и вскоре притаскивает оттуда громадную дыню. Ножа у нас нет, поэтому Сириус разбивает плод о камень и дает мне половину. Дыни здесь не желтые, как у нас, а зеленые. И по вкусу немного уступают отечественным.
После прогулки в горы мы спускаемся обратно к реке. Сириус везет меня к себе в гости. В его комнате два культовых объекта, вокруг которых вращается вся жизнь, – это старый плакат Бритни Спирс и прилично сохранившаяся Sony PlayStation. Вскоре я наедаюсь до отвала и постыдно проигрываю в футбол на приставке. Чтобы не затягивать визит, делаю вид, будто мне кто-то звонит и предлагает встретиться. Сириус понимает, что мне пора уходить. Он заводит свой мотоцикл и подвозит меня до ближайшей автобусной станции. Я осматриваюсь и решаю подняться в незнакомый парк, который виднеется где-то вверху на склоне горы.
В парке традиционно много людей, которые играют в пинг-понг, бадминтон и волейбол. Вообще спортивные игры в Иране – главное развлечение. Видимо, потому что, в отличие от православных стран, пиво здесь не продают в каждом киоске – оно тут вообще запрещено, как и любые другие спиртные напитки. Кроме, конечно, безалкогольного, которое расходится в диких количествах диким тиражом.
Я бросаю рюкзак и сажусь в тень под деревом. Лысый парень крепкого телосложения интересуется, не нужна ли мне помощь – так я знакомлюсь с Амином. Ему двадцать девять, он гей, занимается продажей драгоценных камней и ненавидит курильщиков. Он оставляет мне свой номер телефона:
– Если будут какие-то проблемы, сразу звони. У тебя есть где жить?
– Надеюсь, что да.
– Если не найдешь – набирай. Я живу один, постель для тебя найдется.
Я не очень-то доверяю приглашениям от людей, которые предпочитают однополые отношения, потому что однажды имел неприятный опыт в Китае. Как-то ночью мой хост внезапно решил подкатить ко мне спящему, чем практически застал меня врасплох. После этого случая я стал внимательней относиться к профилям на каучсерфинге. Но Амину я почему-то доверяю и говорю, что обязательно позвоню ему, если мои друзья не смогут найти подходящее место.
Друзья не смогли. Но узнаю я об этом только в полночь. Пытаюсь дозвониться до Амина, но он не отвечает. Перелезаю через забор какого-то многоэтажного дома – здесь абсолютно нормально, если при многоэтажном доме есть собственный парк. Ставлю палатку и отрубаюсь.
Утро начинается резко. Кто-то молотит по тенту палатки:
– Don’t touch my tent![8] – реву я.
В ответ слышу что-то гневное на персидском.
– Fuck off! Don’t touch my tent![9]
– Hotel, mister! Hotel![10]
